Кремль
Шрифт:
«Времена, правда, изменились, но не настолько же!» – одновременно успокаивал и пугал себя Морев.
– Кабинет у меня был напротив здания, где газеты размещались. По другую сторону Пушкинской площади, – потягивался на лавочке отставной «полкан». – Я еще молодой был. Только входил в курс дела. Должность тогда была смешная – помощник младшего оперуполномоченного. А мой начальник, уже матерый, постарше, в тридцать седьмом году журналистами занимался. Не только, конечно, пишущей братией, но вообще интеллигенцией. Ты журналистом не хочешь стать?
–
– Аресты шли каждый день, – продолжал успокоившийся «полкан». – Дела были тоненькие, но с грифом «хранить вечно». Постановление о заведении дела, агентурное сообщение, обычно одно-единственное, редко два, а на обороте мелким, таким бисерным почерком написано: «Приговор приведен в исполнение». И подпись – младший оперуполномоченный такой-то. Потом, когда взялись реабилитировать, сложно было. Ни постановления суда, ни... Некогда было оформлять.
Юный Морев, которого уже звали родители к ужину, не отрываясь слушал разомлевшего «полкана» и запоминал.
– Вызывает очередного писаку мой начальник. Официально представляется: «Вы не могли бы ко мне сейчас зайти? Я в аккурат напротив вашего здания сижу. По другую сторону площади».
Никто не отказывал. А он любил в окно посмотреть: «Вон, видишь. Выбегает. По площади прошмыгнул. Волнуется, торопится. Куда ты спешишь? Знал бы, что тебя ждет. Погулял бы лучше. Напоследок».
«Не те времена, не те», – успокаивал себя Морев.
И вытирал пот со лба. Как в детстве.
– Хотелось бы понять, на что вы рассчитывали? Думали обмануть государство и спокойно жить дальше? – спросил Ратов.
Морев выглядел представительно и солидно. Умные глаза, быстрая реакция. Немного суетлив, когда отвечает. Видимо, волнуется. На душегуба решительно не похож.
«А ведь чуть было не загубил мою любимую женщину! Впрочем, как их, душегубов, распознать? У них на лбу не написано».
– У компании сейчас трудности. Вы знаете. Но найдем выход, – сказал Морев.
– И других жертв найдете? – не удержался Ратов.
– Что вы имеете в виду? – поднял брови Морев.
«Как женщина нетяжелого поведения: наша близость не дает вам оснований переходить на ты. Не знает и даже не догадывается», – усмехнулся про себя Морев.
– Прекрасно знаете, что я имею в виду. У меня к вам свой счет, – сказал Ратов.
«Это хорошо, что он не скрывает агрессивности. Но ответить нечем. Извиняться бессмысленно», – судорожно размышлял Морев.
Он сделал вид, что не услышал реплики Ратова.
– Считаю, что ваши действия можно квалифицировать как мошенничество в особо крупных размерах, и передаю все материалы в прокуратуру. С руководством согласовано. Говорю это, чтобы перестали бегать по кабинетам. Думаю, скоро получите повестку. Не советую далеко уезжать от дома.
«Прав был «полкан». Ну куда я спешил? Лучше бы погулял, подышал свежим воздухом». – Морев чуть слышно вздохнул.
– Вы слушаете? – переспросил Ратов. –
– Мы выкупим акции, – неожиданно произнес Морев. – А ваши личные претензии обращайте к Воронову. Я его предупреждал, что нельзя нарушать закон. Старая школа, знаете ли. Считают, им все позволено. Я за его действия не отвечаю.
– К сожалению, не могу выполнить вашу просьбу. Воронов убит.
– Как! Я не знал... – судя по безумным глазам Морева, он не обманывал.
Впервые в жизни.
Рано утром Морев выехал в аэропорт, откуда вылетел прямым рейсом в Париж. За ночь он разузнал подробности убийства Воронова, и ему стало окончательно ясно, что он будет следующим.
«Ничего удивительного, – думал Морев. – Компания, несмотря на долги, стоит столько, что удивительно, как обошлось без трупов. А может, и сейчас обойдется?»
Надежд на благополучный исход было мало. В результате рискованной операции он оказался между двух огней: с одной стороны государство, которое вот-вот обвинит его в мошенничестве, с другой – партнеры по сделке, которым он продал компанию.
Разговоры о том, что «Ферросплавы» ушли к американцам, были легендой прикрытия. Морев догадывался, кто стал реальным собственником его компании, и даже хорошо представлял высокий кабинет, через который прошли фантастические по объемам сделки.
Мирно проводить остаток дней в Чили и какой-либо другой далекой стране Морев считал неблагоразумным и опасным. Конечно, так его сложнее найти, но в этом большой минус – никаких трудов не составит убрать его без всяких следов. А еще могут «наехать» и силой заставить отдать долю, полученную от продажи компании. Нет, безопаснее скрыться, особенно не прячась, на берегах Сены.
В период расцвета он прикупил там особнячок на улице между эспланадой Инвалидов и Марсовым полем. Два этажа, демократичная обстановка – внизу в гостиной огромный стол, который служит и для приема гостей, и для всевозможных умственных занятий. Стены увешаны книжными полками и картинами. Наверху несколько спален. В закрытом дворике свой собственный сад.
Морев ничего не стал менять в обстановке, оставшейся от бывших хозяев. Его парижские гости, ожидавшие увидеть безвкусные и чрезмерно дорогие чертоги нового русского, удивленно восклицали: «Как мило у вас! Вы обладаете вкусом!» Некоторые даже вспоминали, как бывали в этом особняке раньше, и с гордостью показывали вещи, которые оставались на своих местах. Это было лучшей рекламой и рекомендацией: «Месье любит Париж и понимает толк во французской культуре».
Домик стоил целое состояние и ранее принадлежал университетскому профессору. Его отец, министр в послевоенном правительстве Франции, сумел вовремя приобрести особняк за смешные деньги на том основании, что им владел коллаборационист, подсоблявший немцам во время оккупации. Дом конфисковали и с огромной скидкой продали герою Сопротивления.