Кремлевские жены
Шрифт:
Почему Надежда не может понять его? Почему Иосиф не понимает ее?
В ноябре двадцать седьмого года кончает с собой видный дипломат Иоффе. Да, конечно, все знают, он был болен, обречен, но мог еще пожить. Все знают, он — троцкист, ему грозит расправа.
Самоубийство в ноябре…
Надежда Сергеевна хорошо знала Иоффе, уважала его. Она идет на похороны.
Иоффе провожают толпы народу. Много молодежи. Поют военные песни времен Гражданской войны, в них звучит имя Троцкого. На кладбище выступают Троцкий, Каменев, Зиновьев. А в первом ряду слушает их жена Сталина. Зиновьев, сбившись с похоронного тона,
Слушает молча. А кто скажет, что творится в ее душе? Никто.
Митинг окончен. Надежда Сергеевна в сопровождении охраны выходит из ворот Новодевичьего кладбища. У ворот — строй солдат, вызванный из казарм для поддержания порядка. Какой-то юноша из окружения Троцкого кричит солдатам:
«Красноармейцы! Ура вождю Красной Армии товарищу Троцкому!» В ответ — тишина. Троцкий идет к машине. Аллилуева знает — Сталин победил.
Победа не радует ее?
Почему она не может стать рядом с мужем, быть его вторым «я», такой же жестокой всепобеждающей силой?
Вот ведь и Ольга рядом с Каменевым, хотя у него есть вторая семья. И Екатерина во всем поддерживает Клима. И Наталья — за Троцкого. Почему Надежда другая? Почему она не может, не хочет его понять? Не видит за ним правды? А за другими разве правда есть?
Надежда Сергеевна оставляет журнал «Революция и культура», идет учиться в Промакадемию. Хочет стать специалистом по химическим волокнам.
Вне стен Кремля интересно. Даже трудности в учении по-своему легки. Она старается ничем не выделяться в Академии. К учебному корпусу на «Форде» не подъезжает. Останавливает машину за квартал, идет пешком, требуя от охраны не маячить слишком близко. Ей кажется, никто не знает, чья она жена. Ей стыдно быть его женой?
Аллилуева умом все ближе к противникам мужа. Сердцем — тоже.
Можно ли представить себе Надежду Константиновну в такой ситуации? Ни в коем случае: Ленин был прав, даже когда он не прав. Конечно, Надежда Константиновна не так глупа, чтобы идеализировать вождя революции. Никто лучше ее не знал ленинских недостатков, но никто лучше ее не мог их скрыть от посторонних глаз. Люди никогда не узнают ее несогласий с ним. Она подправила его так, что он сам не заметил, где она его подправила. Она спрятала все его промахи. Она объяснила себе и другим необходимость любой ленинской ошибки, объявив ее верным поступком.
Аллилуева другая.
Связывало ли что-нибудь обеих Надежд? Сложно все было. Сталин не любил Крупскую. Аллилуева, наверное, сочувствовала ей. Но Крупская сама могла быть не слишком понятна Аллилуевой. Мог отвращать ее воинствующий атеизм. Надежда Сергеевна все больше и больше обращалась к Богу. Это приносило кратковременное успокоение мятущейся душе. Она стала ходить в церковь. Все вокруг заметили это.
Сноха Каменева, Галина Сергеевна Кравченко, рассказала мне: «Надежду Аллилуеву я часто встречала в начале тридцатых в мастерской для высших чинов Кремля, их жен и детей. У нас с ней была общая портниха. Не могу сказать, чтобы мы были близко знакомы. Сидели в мастерской, ждали, когда попросят на примерку.
Какая она была? На мой взгляд, очень неинтересная. Серая. Скучная. И вкус ее мне, любившей всякие экстравагантности, не нравился, тоже скучный.
Выглядела Аллилуева старше своих лет.
Аллилуева была очень верующая. Да, да, не удивляйтесь, она в церковь ходила. Все знали и много говорили об этом. Ей, видно, разрешалось то, что другим партийцам запрещалось: она состояла в партии с восемнадцатого года. Вообще, заметно было, что она немножко «того». Как теперь говорят, с фиалками в голове«.
Начались первые судебные процессы тридцатых годов. В «процессе Промпартии», охватившем многие отрасли советской промышленности, были так или иначе «замешаны» многие преподаватели Академии, где училась Аллилуева. Она продолжала оставаться в хороших отношениях со сталинскими врагами.
Не хотела заниматься детьми, и они росли как трава.
Все это Сталину решительно не нравилось. Самостоятельные женщины-кукушки хороши в революционных теориях, а в жизни его семье нужна была хозяйка.
Бывший секретарь Сталина Бажанов, сбежавший за границу, вспоминал кремлевскую квартиру вождя: перед дверью постоянный часовой, в маленькой передней солдатская шинель и фуражка Сталина, а в четырех комнатах квартиры простая мебель; рассказывал, что поначалу еду в дом приносили из столовой Совнаркома, а потом повара стали готовить дома — Сталин боялся отравления.
«В своей семье, — писал Бажанов, — он держит себя деспотом. Целыми днями он соблюдает у себя высокомерное молчание, не отвечая на вопросы жены и сына.
Сталин, если бывал не в духе, а это случалось часто, молчал за обедом, и все молчали. После завтрака обычно сидел в кресле. С трубкой.
Раздается звонок по внутреннему телефону Кремля.
— Коба, тебя зовет Молотов, — говорит Надежда Аллилуева.
— Скажи ему, что я сплю, — отвечает Сталин«.
Многое видно в этой сцене. Молодая женщина, живя в атмосфере вранья по малым мелочам, и сама должна лгать, отвечать, что его нет, когда он есть. Вряд ли Молотов хочет сообщить Сталину о прилете грачей. Наверное, важный вопрос.
Для Надежды Сергеевны, «всосавшей большевизм с молоком матери», революционер, слуга народа, способный на такое вранье, вряд ли долго будет предметом восхищения и душевной любви.
Аллилуева к 1930 году уже второй десяток лет — женщина Кремля из верхнего «эшелона» власти и несколько лет — некоронованная царица советского типа. Глаголы «достать» и «дают», применительно к продовольствию, ею крепко забыты. Как ни храни старые скромные платья с заплатками, которые жаль выбросить от чувства ностальгии по своей молодости, факт остается фактом: она может позволить себе многое — она жена Сталина. И этим все сказано.
Однако не все.
Был праздник — 7 ноября 1932 года. Пятнадцатая годовщина со дня Октябрьской социалистической революции. Сначала парад, потом демонстрация трудящихся. На трибуне Мавзолея — все правительство во главе с товарищем Сталиным. На нижней трибуне, среди ответственных лиц с женами и зарубежных гостей праздника, стояла красавица Катя, работница завода, получившая билет на трибуну в награду за активную работу в комсомоле. Она испытывала ставший привычным для советского человека в день праздника прилив энтузиазма, чувство, когда при виде торжеств на Красной площади — ком в горле. Кто постарше, знает.