Кремлевский Сурок
Шрифт:
А шефа «накачали» по полной программе. Зарубов со своей командой сумели состряпать целую кучу справок, доказывающих, что большей частью льгот пользуются только жители городов, и что их замена в натуральном выражении на деньги будет положительно воспринята подавляющим большинством жителей глубинки. Кроме того, Андрюша Закисаев, как бывший профсоюзный деятель, сумел договориться с целым рядом руководителей профсоюзов. И те фактически закон одобрили. Тем более, что им пообещали организовать «бешенный натиск» на правительство, которое обязательно
Правда, на каком-то этапе пришлось вмешаться и Владу.
Уже через неделю после прохождения закона в Госдуме, раздался телефонный звонок от Шматова.
Взяв телефонную трубку, Сырков не сразу понял, с кем разговаривает. Потому что Шматов всегда говорил каким-то вкрадчивым, застенчивым голосом. То ли это профессиональная привычка профсоюзного лидера старой формации, то ли это просто врожденный инстинкт общения с вышестоящей властью — было совсем непонятно. Только представить такого профсоюзного босса на митинге или — упаси Боже! — на баррикадах Влад не мог даже при всей своей буйной фантазии.
В трубке сначала кто-то долго дышал, как будто собираясь с силами. Затем раздался голос:
— Владилен Михайлович! Это Шматов. Ничего, если я отниму у вас пару минут?
— Да, да. Пожалуйста. Рад вас слышать, господин Шматов. Весьма польщен тем, что мне звонит главный профсоюзный деятель страны.
Сырков в этот момент не кривил душой. Он действительно был рад звонку Шматова. Потому что, несмотря на заверения Закисаева, опасения в том, что профсоюзы могут объединиться с коммунистами и вывести недовольных принятым законом на улицы, были реальностью.
— Я вас слушаю с большим вниманием, — еще раз повторил он.
— Мне бы вот чего хотелось, — вкрадчивым голосом продолжил Шматов. — Видите ли, мы не совсем уверены в том, что правительство действительно сможет пойти на какие-то уступки… А это было бы чревато… Так вот… Не могли бы мы заручиться, ну, в некоторой степени, вашей поддержкой?
— А почему вы решили, что именно я могу оказать воздействие на правительство?
— Ну как же? Мы же понимаем, что новое правительство назначалось при вашем непосредственном участии…
— С чего вы это взяли?
— А разве это не так?
— Ну, в общем…
— Мы же прекрасно знаем, Владилен Михайлович, что от вашего веского слова зависит практически все!
— Ну, в общем…
— Да, Владилен Михайлович! Вы скромный человек. Но все знают, что всеми переменами мы во многом обязаны именно вам! Поэтому мы хотим заручиться вашими личными гарантиями.
— Считайте, что вы их получили! Если эти чудаки из правительства не пойдут вам на уступки, мы сделаем из них баранью отбивную!
— Лучше свиную! — вдруг неожиданно хихикнул в трубку Шматов.
— Почему свиную? — не понял Сырков. — Это на кого намек?
—
— Мне свиную нельзя, — вздохнул Сырков.
— Это что — из религиозных соображений? — неожиданно съязвил Шматов.
И Сырков почувствовал, как его собеседник на другом конце провода вдруг осекся и притаился.
— Нет. Просто меня после свинины изжога мучает! — отрезал Сырков и повесил трубку.
После этого вскочил из-за стола, подошел к окну и, глядя на телефонный аппарат, произнес только одно слово: «Мудозвон!»
Затем вернулся назад и, нажав кнопку вызова помощника, коротко скомандовал:
— Через полчаса соедини меня с Жучковым!
— С которым? — задал уточняющий вопрос помощник.
— С этим, с Александром! Из Государственной Думы!
Из всего услышанного Сурка напрягло только одно. Это было доселе неизвестное ему слово «мудозвон». Он долго перебирал в своем маленьком мозговом компьютере все возможные варианты. Но ничего подходящего найти не смог. Даже в словаре общедоступных нецензурных выражений. Тогда он решил, что это какое-то очень древнее и потому неизвестное ему выражение высшей степени своего восхищения. И на сем успокоился…
25
Впервые за многие годы Виктор Петрович встречал первое сентября далеко за пределами России. По давно заведенной традиции, еще с тех времен, когда он первый раз переступил порог школы в качестве учителя, в этот день он обязательно приходил на встречу со своими коллегами. И, конечно же, — с учениками. Даже перестав работать в школе, каждое первое сентября он наглаживал рубашку, повязывал галстук и направлялся в школу к одному из своих старых товарищей, с которым они вместе когда-то начинали свою педагогическую карьеру.
В этот день с ним всегда происходило какое-то перерождение и обновление. Он как будто сбрасывал с себя груз навалившегося возраста и тяжесть набежавших жизненных проблем. Глядя на радостно толпящуюся у школьных дверей ребятню, Виктор Петрович переставал быть профессором. И опять становился простым учителем истории, волнительно ожидающим своего первого урока.
Однажды переживший подобное, сохраняет в себе это навсегда. Потому что есть в этом завораживающем дне первого сентября что-то мистическое и непостижимое…
…Как обычно, проснувшись чуть свет, Виктор Петрович взглянул на часы и ужаснулся. На циферблате было шесть утра, а в окошечке для даты торчала цифра один. И только теперь он понял, что в Москве уже два часа дня первого сентября. Он проспал не только первый, но и последний урок.
Тихонько, чтобы не разбудить семью Дэвида, он пробрался в гостиную и включил телевизор.
Сначала ему показалось, что уже с утра пораньше американцы решили прокрутить какой-то боевик. На экране бегали вооруженные люди. То и дело показывали совершенно опешивших мужчин и рыдающих женщин.