Крепость Магнитная
Шрифт:
— Как-то неудобно…
— Очень даже удобно! Я уже и маме сказала… — и так пристально посмотрела на него, что он не выдержал взгляда, опустил глаза. — Запомни, — продолжала она. — Никакие причины во внимание приниматься не будут. Если даже свидание девчонке назначил — отмени! Очень тебя прошу… Смотри же!
Проводив ее взглядом, Порфирий все еще стоял на дороге. Сыпал мелкий снежок, пахло оттепелью. Не мог он не думать о столь заманчивом для него приглашении. Придется, наверное, пойти. Он никогда еще не бывал на таких семейных праздниках. Дома в Неклюдовке именин не справляли: какие там именины, когда
Потом длинногривый дьякон играл на скрипке, а две хористки пели о том, как «на севере диком стоит одиноко на голой вершине сосна». Он сразу запомнил слова этой песни…
Порфирий думал о Лине. Не пойти к ней в этот день просто нельзя. А главное, он любит ее. Вот только, как быть с подарком, где его взять? В магазинах ничего такого, разве что на рынке? Да и какой сегодня рынок — торговля в основном идет по воскресеньям! Лучше всего достать бы цветы. Но в молодом городе да еще зимой о цветах нечего было и думать. Что же подарить? Как что — да книгу же! Двинулся было к магазину, но еще издали увидел на двери замок. Вернулся.
Огорченный, вошел в барак. Минут пять стоял возле Платона, который старательно вычерчивал на листе бумаги деталь какой-то машины. А когда тот кончил, опустился рядом на табурет и все подробно рассказал про Лину.
— Это же очень хорошо! — подхватил Платон. Кто-кто, а он-то знал, в каком душевном смятении находился Порфирий. Сколько всякой пакости пережил. Да и сейчас еще не ясно, когда и чем кончится его история. Платон похлопал друга по плечу и заключил:
— Молодец! Любовь, она всесильна, от любой болезни лечит.
Договорились: Порфишка должен обязательно пойти на именины. Что же касается подарка, то еще есть время и они что-нибудь придумают. Прежде всего пересмотрели барачную библиотеку, надеясь найти что-нибудь стоящее, но все лучшие книги были зачитаны, перепачканы и для такого деликатного случая не подходили.
— Постой, — сказал Платон. — Есть замечательный подарок! — Он порылся в своей тумбочке и положил на стол совсем новую в сиреневом переплете книгу под названием «Первая девушка». — Книга не моя, взял почитать у товарища. Да ладно, объясню, такая ситуация, свой хлопец, поймет. Кстати, автор этого произведения Н. Богданов много раз бывал на Магнитке. Да ты видел его. Помнишь, как он и Гайдар зимой нагрянули?..
Книга вполне устраивала Дударева. Приятно было подарить такую. Он развернул ее и на первой странице написал:
«Моей первой девушке, солнцу моему, которое принесло свет и тепло в мою совсем было остывшую душу, с глубоким уважением и любовью в день рождения».
Антонио, которого считали в бараке лучшим цирюльником, усадил Порфишку на табурет и за какие-то минуты сделал такую прическу, что все ахнули. Но когда дело дошло
— Надевай!
Кто-то из ребят сбегал в соседний барак за утюгом, чтобы подгладить брюки. У кого-то нашелся галстук. Когда счастливчик был одет, Глытько опрыскал его тройным одеколоном «Заря революции» и, слегка подтолкнув в спину, пожелал успеха.
В шестом часу вечера Дударев подошел к дому на Карадырской улице, на котором висел номер 4, поднялся по узкой деревянной лестнице на второй этаж и постучал в дверь. Лина залюбовалась им, когда он снял кожух. С восторгом заговорила о том, что ему очень идет черный костюм с белой рубахой и вот с таким — в полоску — галстуком. А представляя матери, сказала, что это тот самый Дударев, который в уме извлекает квадратные корни. Мать показалась Порфирию интеллигентной и скромной женщиной. У нее большие черные глаза, от которых еле заметно расходились первые морщинки. Дочь очень походила на мать. Лина, как понял Порфирий, была у мамы одной-единственной и пока, по его мнению, не совсем избалованной.
— Проходи, чего стал, — Лина взяла его за руку и ввела в большую, освещенную старинной люстрой, комнату, в которой сидели несколько человек. — Это подружки Варя и Тося, — сказала она, не пояснив толком, кто из них Тося, а кто — Варя. Потом кивнула на парней. Один был высокий, в узких клетчатых брюках, в начищенных до блеска ботинках с удлиненными носами и походил на артиста из американских кинобоевиков, которые нередко демонстрировались в клубах. Артист встал и, чуть склонив голову, представился:
— Леонид Мойсенович, учитель танцев, в общем, борец за новую соцкультуру.
— Я вас знаю по клубу ЦЭС.
— Да?..
Второй был монтажником — невысокий, с воловьей шеей и звали его — Аполлон Ведерников.
Порфишка дивился необычной обстановке, в которую попал. Ему еще не приходилось бывать в каменных домах, где вместо печи — паровое отопление, а в стене кран для воды — цеди сколько влезет. Ни дров рубить, ни ходить к колодцу — красота!
И еще одно не укладывалось в его понятии: в семье три человека, а занимают две большие комнаты. В бараке на такой площади тридцать мужиков проживают.
Он сперва не заметил пианино, но когда Лина, откинув белое покрывало, уселась на вертящийся стульчик и стала играть, застыл в ожидании хорошей, душевной музыки, но вскоре понял — у нее ничего не получается: много грома и совсем нет души. Лина, однако, не унималась, колотила по клавишам, а Ленька «артист», подхватив Тосю, кружился с нею по комнате.
Побарабанив еще немного, хозяйка хлопнула крышкой, видимо, исчерпав репертуар, и сняла со шкафа патефон. Покопалась в стопке пластинок, выбрала нужную и громко, будто в клубе со сцены, объявила:
— Танго «Дождь идет»!
Сама подала руку Леониду, и он бережно повел ее в танце на середину комнаты. Вслед за ними выступили на пару Аполлон с Тосей, а черненькая, чем-то напоминающая цыганку, Варя лишь поглядывала на Порфирия, дивилась, почему он не приглашает ее. Не знала она да и не могла знать, что бывший крестьянин из Неклюдовки, а ныне строитель Порфирий Дударев, никогда в жизни не танцевал.