Крепость мёртвых
Шрифт:
Когда я сказал этим представителям народной массы, что тот час велю расстрелять всех перечисленных в их «жалком листочки», они растянули улыбки еще шире. По их словам, у их друзей находился в заложниках один наш казак и Степка. Тогда же я с тоской осознал, что его мать погибла. Как и остальные шестеро наших, не пришедших в тюрьму.
«Но двух людей вы хотите поменять на…», – сказал я и стал считать имена на бумажке.
«На двенадцать», – отозвался один из горожан. Со шрамом на щеке.
«Мне их нужно увидеть», – сказал я, имея в виду заложников.
Делегация покивала и ушла. А через час
На этот раз делегация состояла из человек так двадцати. Я сообщил им, что пущу троих. Пусть сами выберут, кого именно. За воротами поднялся шум, крики, а в сами ворота кто-то вновь стал громко стучать. Причем, явно не один. Потому как звук напоминал скорее бой града по крыше. Пришлось даже дать команду сделать предупредительный выстрел с крыши.
После этого шум немного утих, а через какое-то время раздалось три громких удара в ворота. Троицу горожан я принял в дежурном кабинете. В резкой форме я заявил гостям, что менять никого ни на кого я не буду. Что, в случае убийства кого-нибудь из взятых ими в заложники людей, за каждого расстреляю по десятку арестантов. А в случае разграбления еще одного обоза с продуктами, скину десять арестантов с крыши.
Горожане попытались было что-то возразить, но я велел их вытолкать вон. После этого часов двенадцать возле тюрьмы стоял не просто шум, а настоящий рев. Но следущий обоз был пропущен. Должен сказать, что в самой тюрьме арестанты попытались тоже устроить бунт. Они прекрасно слышали шум, видели приходившую делегацию. Из своих окон пытались что-то кричать бунтовщикам, проходившим через дворик. Те отвечали.
Одна большая камера, где проживало пятнадцать арестантов, перестала подчиняться. А когда два казака попытались войти в нее, напали на них. Пришлось отбивать наших чуть не всей полусотней, в которой оставалось уже только сорок два человека. Из которых был один тяжелораненый и двое больных.
Когда, наконец, мы зашли в ту камеру для наведения порядка, нам пришлось застрелить нескольких арестантов, а нескольких заколоть. Их главаря я вытащил во двор, чтобы все арестанты это видели, и застрелил. А потом довел до каждой камеры, что в случае неподчинения, перестанем их кормить и позволять выносить нечистоты. Да, это было не совсем законно. Но другого выхода просто не было.
«ЦВЕТ ГОРОЖАН»
К слову. Кто были такие эти главари? Это были отъявленные злодеи. В идущим за ними хороводе кровавых преступлений обязательно были убийства. А их критерием для авторитета между остальными арестантами была исключительная жестокость. То есть, чем кровожаднее человек, тем больший вес он имел в мире отбывающих наказание.
Что странно, горожане Ставрополя основной своей массой не просто симпатизировали тем людям, которые когда-либо подвергались аресту или на данный момент находились в тюрьме, нет, они просто обожали их, считая почему-то героями. «Достойными людьми, имевшими мужество бросить вызов неправильной системе правосудия».
А чем она не правильная, по их мнению? Мне кажется только лишь тем, что вообще существует. Какая же была основная «миссия» этих главарей, кроме наведения беспорядков и прямого саботажа? А вот какая.
Прекратить это было невозможно, хотя, согласно закону, подобные отношения между арестантами были запрещены. Но им, конечно же, было плевать. Сам закон они сильно ненавидели и многое творили только потому, что это он запрещал.
Будущего арестанта для утех они назначали, якобы, руководствуясь определенными нормами. Искали своеобразные «грешки» у людей, «не правильное» отношение к жизни. Но это лишь на словах. На деле под их «справедливое возмездие» попадали, как правило, молодые и слабые арестанты. Посимпатичнее. Вот и весь секрет. Но выдавалось все иначе. Своеобразное судилище для вида проводили. Искали, в общем, причины для «соблюдения всех правил».
Однако поверьте, на кого положит глаз один из главарей, тот, как ни крути, все равно окажется в чем-то там виновным и «достойным» подобного унижения. И вся основная масса арестантов воспримет это с радостью. После самого главаря станут делить жертву, разыгрывать ее в карты, драться, составлять некую очередность. Выцарапывать список очередников и время их «любви» прямо на стенах камеры. Я постоянно их видел, войдя в эти помещения.
А еще для веселья арестанты любили устраивать «свадьбы» между двумя такими жертвами их содомской страсти. Одну называли мужем, другую женой. Праздновали своеобразно это мероприятие. Ставили молодоженов в центре камеры, желали им счастья, заставляли в чем-то клясться, а затем прилюдно совокупляться. И смотрели на это всей камерой, не редко принимаясь при этом за самоудовлетворение.
Проблема всех тюрем, как мне кажется, в том, что арестантам буквально нечем заняться. Тюрьмы имеют свою особенность. Не большое пространство, камерная система, отсутствие работы для арестантов (Кроме некоторых из них. Так у нас, например, несколько арестантов трудилось поварами, несколько выносили со всех камер нечистоты с отходами и так далее), замкнутое пространство и скука.
Уклада жизни, подобно тюремному, как я слышал, не бывает на каторгах. Там все заняты с рассвета и до заката изнурительными работами. А в свои бараки они возвращаются поздно вечером настолько уставшие, что сразу ложатся на нары в своих бараках и сразу засыпают. На придумывание различных мерзостных глупостей у них нет ни времени, ни сил.
Вернемся же к нашей истории. После расстрела главаря арестанты немного успокоились. Но по ним можно было заметить, что еще чуть-чуть, еще одна капля в чашу их ненадежного терпения, и они станут ломать решетки и двери камер.
Скажу несколько слов о своем самочувствии, эмоциях, одолевавших меня в то время. Медленно тянулись самые тяжелые дни в моей жизни. И связано это было, прежде всего, с убийством Юлии. Если бы не отличная помощь моих двух урядников и одного приказного (один урядник погиб), которые как-то сразу, с началом нашего осадного положения, посерьезнели, окрепли что ли морально, я бы не справился. Необходимо было подавать казакам пример стойкости, а арестантам неуклончивого следования нашим принципам. Но меня одолевали, просто угнетали, мысли о любовнице, потерянной мною навсегда.