Крепость мёртвых
Шрифт:
Я ежеминутно пытался отвлечься, думать о чем угодно, только не о ней, но у меня ничего не выходило. А каждую ночь я видел перед собой Юлию, обнимал ее, говорил с ней. А проснувшись, горько разочаровывался. Ее не было рядом. Только кровоточащая рана внутри, вызванная тем, что от меня как будто оторвали часть тела.
ПОСЛЕДНИЙ ПАРАД ГАРНИЗОНА
А на седьмой день возле ворот оказался губернатор, главный жандарм, несколько купцов и еще какие-то неизвестные мне люди. Почему-то меня совсем не удивило то, что мятежники их беспрепятственно пропустили через свою толпу.
В кабинете дежурного вся эта свора, озираясь по сторонам, стала наперебой говорить о том, что мы допустили
Читая документ, меня все более и более охватывало чувство безразличия к происходящему в Ставрополе. Ирония и некий цинизм в тот день на долгих восемь лет поселились в моем сердце. В приказе говорилось о том, что моей полусотни необходимо передать начальнику ставропольской жандармерии охрану городской тюрьмы и выдвинуться в столицу Казачьего края для расформирования и включения всех нас в формирующиеся эскадроны для отправки на фронт.
Стало понятно, чем все последние дни занимался губернатор. О чем думал, на что тратил силы. Посылал кого-то в штаб Линии, или ездил самолично, оставив, по сути дела, восставший город. И вот теперь, в одночасье, он стал истинным героем для горожан. Ведь это именно он, а никто другой, «выгнал злых опричников» со Ставрополя.
Я только потребовал тогда выдать мне двух заложников, удерживаемых безумной толпой. Оба оказались избиты, но не покалечены. Я передал тюрьму жандармам, скорее более формально, чем как положено в таких случаях. Они поменяли нас на постах. А в кабинете дежурного засела какая-то комиссия, если кучку полупьяных горожан можно так назвать. Эта структура принялась сразу готовить большую амнистию. Мы еще не успели покинуть тюрьму, как мимо нас, широко улыбаясь, через тюремные ворота прошли Башка и еще ряд уже бывших арестантов.
В самом же Ставрополе начался настоящий праздник. Трактиры были забиты забулдыгами. По улицам шли настоящие народные гулянья. Радостные горожане друг-друга с чем-то поздравляли, обнимались, пели песни, смеялись. Толпа у тюрьмы моментально рассосалась. Все приступили к своим привычным занятиям: пьянству и разврату.
Без лошадей, если не считать двух, тянущих пару телег с нашим скромным имуществом, ранеными и больными, мы медленно шли по городским улицам в сторону его северной окраины. Наше шествие, в грязных кителях, с небритыми изможденными лицами, с виду, наверное, напоминало похоронную процессию. Но от того, пожалуй, оно и доставляло такое удовольствие горожанам.
Глядя на нас ставропольчане весело щурились, кто-то кому-то что-то возбужденно рассказывал, показывая на нас грязным пальцем, кто-то, пьяный в хлам, следовал за нами, танцуя и калача половником по пустой кастрюльке. Глядя на них сильно повзрослевший Воробьев произнес:
«Адский танец смерти».
А мы покидали Ставропольскую Крепость, которая давно перестала быть нашей, превратившись в чужую и агрессивную в своей ненависти к нравственности. Мы оставляли могилу Орищенко и других казаков, сложивших головы за город, отвергнувший их, растоптавший их память. Мы молча выходили из Ставрополя, каждый думал о чем-то своем, с тоской озираясь по сторонам, а я вспоминал последнюю встречу с дядькой.
В середине весны, когда уходил полк, я пришел в его кабинет, в котором теперь расселся Кошкин, и стал проситься с ними. Служил я тогда в комендантской сотне, которую было решено располовинить,
Теперь точно известно, что и мой дядька, и остальные казаки, погибли геройской смертью. Потому как никто из них не сдался в плен, а бился до последнего. Просто своих пленных противник либо менял, либо требовал за них выкуп. А по нашим полковым была полная тишина. Никто никогда не объявил, что у них в плену тот или этот казак из Второго Степнова.
ПАДЕНИЕ КРЕПОСТИ
Без особых происшествий, мы добрались до границы Казачьего края, где нас встретил разъезд, состоящий из двух казаков и одного урядника на красивых лошадях со стройным высоким станом. Они с удивлением смотрели на наш отряд. Сначала им показалось, что война проиграна, а они наткнулись на отступающие разбитые, израненные эскадроны, потерявшие лошадей и достойный вид.
В столице на нас особого внимания командование не обратило, оставило полусотню как есть и прикрепило ее к одному из только что сформированных эскадронов. После короткого отпуска в его составе мы приступили к изнурительным учениям и маршам. Заходила осень. А через два месяца с момента оставления Ставрополя, до нас дошла жуткая новость.
Чуть более чем через месяц после нашего ухода, в последние летние ночи, когда дома; заборы и мостовые отдают тепло, накопленное за день, чем мешают распространиться вечерней прохладе, в город вошел не большой отряд неприятеля. Обойдя Линию с одного из флангов в том месте, где была сложная, в стратегическом смысле, географическая ситуация – невысокие горы, покрытые лесами, в Ставрополь вошло около трехсот бойцов, с прямым умыслом устроить кромешный ад.
В принципе, отбить эту атаку, или хотя бы задержать противника, пока все жители уйдут в лес, было вполне возможно. Ведь жандармов в Ставрополе было не меньше сотни к тому моменту. Однако толку от них не оказалось никакого. При виде противника, те из них, кто находился на дежурстве с оружием в руках, стали разбегаться, подставляя под пули свои спины. А те, кто был в кабаках или пьяный спал дома, погибли вместе с остальными горожанами точно также – от кривой шашки.
Губернатор что-то праздновал в компании купцов в своем кабинете. Все они были перерезаны в считаные минуты. Нападавшие, рассредоточившись, вбегали в дома и другие здания и быстро убивали всех находящихся там. Сопротивления никто не оказал. Максимум, что делали самые решительные и везучие горожане – убегали в лес, бросив спящих детей дома. Которым не суждено уже было проснуться.
Во время налета в тюрьме случился бунт. Арестанты решили, что их пришла выручать городская толпа и стали ломать решетки и двери. Жандармы забаррикадировались в дежурном кабинете и не мешали им. Когда арестанты открыли ворота, находясь в предвкушении свободы, они моментально получили залп из десятков ружей и, развернувшись, стали разбегаться.
Однако деться им было некуда. Тюрьма превратилась для них в кровавый каменный мешок. Бегая в панике по нему, крича и рыдая, все они, один за другим, были легко перерублены шашками. Все до одного, вместе с жандармами, решившими сдаться. По слухам, кровь стояла на прогулочном дворике почти по колено. Она стекала со стен, со ступеней, вытекала из камер, где думали спрятаться арестанты, забегая в них обратно и пытаясь закрыть сломанные двери.