Крепость
Шрифт:
От него узнаю: в ходе операции вторжения, около двухсот союзнических тральщиков очистили проходы в наших минных полях. А затем союзники для защиты своих проходов установили свои мины. От налета штурмовой авиации десантные корабли защищались с помощью аэростатов заграждения. А, кроме того, в воздухе постоянно барражировали целые тучи истребителей. Чем ближе подходили десантные корабли к берегу, тем плотнее сбивались в кучу морские силы противника.
Обер-лейтенант укоризненным тоном произносит: «Они задействовали все, что может плавать. И при постоянном освещении! До самой зари
Затем умолкает. Перед ним стоит бутылка и стакан. Неплохо бы тоже выпить пивца. Ну и бестолочь этот сухопутный моряк! Чертыхаюсь и иду в кладовку. Вернувшись, тут же слышу голос обер-лейтенанта, словно и не уходил: «Мы же теперь можем лишь выйти в море, попасть под их массированный огонь и смыться назад! А чтобы забить им гол — об этом не стоит и мечтать — во всяком случае, не такими силами….»
— Если бы кто-то понимал это… — отвечаю после некоторого раздумья. Командир поднимает плечи и тут же опускает их в недоумении:
— Это все совершенно непонятно. Хорошо, хоть погода не позволила им идти напролом…
Я понимаю, что он имеет в виду ночь Вторжения и добавляю:
— Такая Армада не могла бы подойти незамеченной!
— Все довольно таинственно. По-другому и сказать нельзя. Как умудрились проморгать такое предприятие — не возьму в толк! Имея такой богатый опыт и так пролететь… Конечно нас здорово обули…»
Это звучит как итог всему сказанному. Помолчав, обер-лейтенант добавляет: «Можно лишь гадать на погоду, да отливы с приливами, когда союзники захотят, а когда нет — И ОПРЕДЕЛЕННО НЕТ — высадиться на берег. Но ведь они-то ЭТО знают!»
Кажется, что обер-лейтенант накопил столько злобы, что рад появившемуся слушателю.
— Возьмите, к примеру, нашу шестую флотилию. Там у меня служат два моих друга. Уже в конце апреля, так на всякий случай, они стояли в бухте Сены. Уже тогда флотилия могла бы предпринять что-либо против высадки десанта. Но знаете ли вы, что произошло?
Всем видом показываю, что не имею ни малейшего понятия, но охотно бы узнал.
— Они, так говорят, оставили свои позиции, поскольку в тот вечер пятибалльный ветер стал шести-семибальным — западный ветер, совершенно не способствовавший высадке десанта. Господа метеорологи не просчитали, что образуется антициклон. Но это что! Дальше все пошло еще хуже! Корабли флотилии располагались в приливном порту, и когда начался отлив, у них под килем не было и фута воды! Они просто легли на дно! А когда господа союзники заявились, была малая вода! Вот как все было на самом деле! Просто нет слов…
Наступил вечер. В скрывавшем даль тумане, несмотря на темный задний фон, образующий резкую кромку, отчетливо видны союзные соединения. Между ними и берегом стоит пелена тумана. Кажется, поднимается ветер: Прибрежный туман не строго прямо покрывает пространство, а клубами возникает то там, то здесь и в этих пятнах различимы корабельные надстройки — призрачный вид.
Под окнами моей комнаты медленно движется длинная беспорядочная толпа беженцев с разнообразными тележками и детскими колясками. Невыносимо видеть все эти жалкие пожитки: Разобранные, уродливые
Беженцы совершенно не реагируют ни на выстрелы береговых батарей, сотрясающих все наше здание, ни на стрельбу зениток: они равнодушно следуют своей дорогой.
Ночь обещает быть неспокойной. Около полуночи все окутывает густой шум самолетных моторов, да так, что я, опасаясь воздушного налета, встаю с кровати. Небо расшито черными, опускающимися вниз клубами облаков. Душно.
Надо бы спуститься в убежище под зданием, но предпочитаю остаться на улице, с тем, чтобы наблюдать весь спектакль. Если бомбежка начнется, я в два счета добегу до убежища.
Очень низко, на бешеной скорости проносится над домом пара истребителей. Дрожит воздух, Дребезжат стекла окон, хлопают ставни. В дымке, над морем ярко взрываются осветительные ракеты. На суше, вспышками зенитных выстрелов, освещаются кроны деревьев. Однако, зенитки Сен-Адрес молчат. Над деревьями, словно огромная летучая мышь проносится тень самолета. Немного позже, он освещен огнем корабельной артиллерии противника: это тяжелые зенитные орудия лупят по нему с кораблей.
— Это наши самолеты! Они наносят удар по флоту противника! — поясняет кто-то в темноте. Звучит обнадеживающе. Налет на корабли продолжается, но кажется уже меньшими силами.
С утра висят над землей полотнища дождя. Небо едва угадывается за потоками воды. На западе облака светлеют. Из их клубов свисают перепутанные нити дождя.
Проходит немного времени и небо светлеет. Облака распадаются на лиловые полосы: такова погода Атлантики.
Вздрагиваю, когда Греве внезапно произносит: «Доброе утро, коллега!». К счастью он этого не замечает, т. к. уже настраивает свой бинокль.
— Они опять устанавливают дымовую завесу! — говорит он, — Они вон там, за белой отмелью. Нельсон, Карл Георг …
В воздухе снова слышится шум и рокот моторов.
— Далеко отсюда до линии фронта? — интересуюсь у Греве.
— Полста километров, — и помолчав, многозначительно добавляет, — Пока полста!
Из портовой комендатуры заходит какой-то обер-лейтенант. Он получил новые сообщения. Блокированная в крепости Шербур ударная группа продолжает оказывать сопротивление. Враг в городе. «Арсенал уже захвачен противником!» — добавляет обер-лейтенант.
Проходят два катера. «Те самые, что заплутались в битве под Фекампом.». Комендант получил Рыцарский крест. Так же как и Гамбург, командир батареи потопившей два крейсера. Греве знает эту батарею: «Они здорово укрылись в скалах — базальтовых скалах — где их можно взять только с тыла».
Пелена уходит с моря. Туманная отмель, за которой спрятались английские корабли, видна уже невооруженным глазом.
— Эх, если бы мы тогда успели! Наше преимущество в воздухе было неоспоримым — и очень благоприятным для нас… — жалобно произносит Греве.
Если бы да кабы… Старая песня!
— Это операция «Морской лев»? — задаю вопрос.
— Так точно! Проклятое название! Почему мы так влипли? Сколько раз я задавал себе этот вопрос. Сначала море рекламы, а затем: «Заступить в наряд!»