Крепость
Шрифт:
Спрашиваю себя, какая может быть сейчас погода. Старая мудрость гласит: Нельзя выбрать погоду, но можно выбрать место, где живешь…. Если бы мы могли выбирать, то подошла бы погода пасмурная и ветер с бушующим морем — а ночь темная, как задница негра.
Хочу какое-то время полежать вытянувшись на своей шконке и перемещаюсь в отсек.
Но на моей койке уже лежат двое, уткнувшись друг в друга, словно педерасты. Парни с верфи. Черт их бери, пусть так и лежат! Итак, назад в централ. Там присаживаюсь на металлический ящик и прислоняюсь спиной к колонне зенитного перископа.
Когда вновь выхожу из полубессознательного состояния и пытаюсь упорядочить свои мысли, мне вдруг становится ясно, что за эти несколько часов я ни разу не вспомнил о Симоне. Такое впечатление, словно вдруг оказался в подобии вакуума.
Постепенно прихожу в себя и пытаюсь выгнать из головы помраченное сознание и ухватиться за где-то скрывающиеся ясные мысли.
Вокруг меня царят тишина и покой. Я различаю только спины горизонтальщиков и полупрофиль второго помощника. Осколки разбитых стекол выметены. Вахтенного инженера не видать. Наверно в корме, на ремонте. Оберштурман тоже отсутствует на своем обычном месте у штурманского стола. А командир?
На лодке почему-то стало больше места, чем раньше. Пригодился старый трюк: все аккуратно перетряхнулось — как мешки с картофелем: После встряхивания их можно легко завязать.
Кажется, меня должна была бы успокоить эта тишина в центральном посту: То, что здесь нужно было сделать, уже очевидно сделано, временно, по крайней мере — средствами, имеющимися на корабле. Но тишина в централе нашего корабля одновременно и пугает меня. Чтобы успокоить нервы, говорю себе: Все находятся на своих местах — личный состав центрального поста сидит там, в темноте. Наверху в башне сидит рулевой. Я не вижу его, но знаю, что он сидит там наверху и управляет подлодкой.
Что касается повреждений, то их тоже немного: гирокомпас снова в полном порядке. Магнитные компасы тоже. Компасы важны, они указывают нам курс. Без них мы оказались бы в безвыходном положении.
В глубине тени различаю теперь централмаата как отдельную фигуру: Согнувшись над вентилями, регулирующими подачу сжатого воздуха в балластные цистерны, он тоже повернут ко мне спиной. Наверное, с момента выхода лодки из эллинга централмаат еще не сомкнул глаз.
Делаю несколько шагов к пульту с картами и вижу лежащую там обзорную карту «Франция». Откуда она там взялась? Обычно здесь лежат только морские навигационные карты.
Ищу La Pallice и говорю себе: Дьявол его знает, как нам удастся выбраться из La Pallice — тьфу, тьфу, тьфу! — если янки тоже немного поспешат. Если их танки нанесут удар на юге, это будет катастрофа…
Но чему быть, того не миновать! Человек предполагает, а Господь располагает! Нас уже оглушил слух о второй большой высадке Союзников: Дивизии, ожидающие противника у Abbeville, откинуты теперь чертовски далеко за Rennes. Скоро падет Nantes и рано или поздно будет отрезан Saint-Nazaire — а вместе с ним и Бретань — весь огромный полуостров будет потерян.
Осторожно, как вор в ночи пробираюсь к передней переборке. Кокосовые
Занавеска перед командирской выгородкой открыта. Командир бодрствует вместо того, чтобы спать. Но где он может быть?
Проходя мимо радиорубки, вижу, что радист спит, положив голову на руки. Гидроакустическая рубка занята его товарищем. Равнодушный и с абсолютно невыразительным лицом он медленно поворачивает штурвал поиска. Губы плотно сжаты. Ну, слава Богу!
Ставлю ноги, так осторожно ощупывая перед собой пол, будто несу хрустальную вазу на голове, и только потом переношу тяжесть всего тела и выравниваюсь.
Нахожу командира с инжмехом в кают-компании на кожаном диване. То ли спят оба, то ли бодрствуют?
Внезапно инжмех направляет взгляд на меня и выдувает воздух из-под оттопыренной верхней губы. Затем фалангами указательных пальцев он так сильно нажимает себе на веки, как будто хочет выдавить глазные яблоки, но затем внезапно широко распахивает глаза, словно в паническом страхе. Они красные и заплывшие. В следующий миг он пытается совладать еще и с судорожной зевотой.
Заикаясь, бормочу «… не хотел мешать». Затем удаляюсь, бормоча: «не хотел мешать» — что за глупые слова!
Хочу, чтобы командир как следует отдохнул в своей выгородке и по-настоящему выспался. Господь никогда не дает человеку больше того, что он может вынести.
А может он принял какие-нибудь таблетки, чтобы выстоять такую долгую вахту? О таких таблетках рассказывают странные истории: Некая подлодка охотилась на конвой — несколько дней кряду — и командир держался на ногах только лишь благодаря таким таблеткам — но конвоя все не было и не было, и командир, наконец, уснул — да так, что проспал конвой, когда тот объявился.
Волна позднего сочувствия затопляет меня. Чувствую себя тоже совершенно измученным — измотанным и разбитым. Направляюсь к своей койке — вот верное для меня сейчас направление! Оба серебряника пусть убираются к черту, если они все еще там. Самое разумное сейчас для меня прикорнуть и покемарить. Сэкономить силы и нервы.
Итак, обратно в корму! «Для выхода разместите правую руку на правом поручне» — помнится так было написано в правилах для пассажиров в Хемницском трамвае. Или это была левая рука? Тупость, что даже этого не знаю правильно — даже этого! «Запрещается спрыгивать с трамвая во время поездки». Что еще у нас есть в запасе? «Non sputare nella carozza» — «Ne pas ouvrir avant l’arret ты train».
Что это со мной творится? Может быть, так вот и начинается размягчение мозга?
— Господа, хочу рольмопс копчёный маринованный, — слышится стенание, как раз когда ставлю ногу в кубрик.
— Закажи официанту.
— У него он будет не такой!
— Убери свои вшивые грабли отсюда, старый хрыч!
— Давай-давай, обжирайся! Ешь, пока рот свеж…
Не могу понять: Едва закончился весь этот кошмар с бомбежкой, а унтер-офицеры уже снова весело болтают, подтрунивая друг над другом, будто мы все еще не находимся в самой глубокой жопе.