Крепость
Шрифт:
— Тревога!
В тот же миг набатом зазвенели сигнальные колокола, а из репродукторов корабельной трансляции прозвучало, пронзая всю лодку: «Тревога!» Второй помощник неловко сваливается вниз, тут же вижу также и сапоги командира на лесенке.
Неужели самолеты?
Тогда мы по уши в дерьме!
Кажется, проходит целая вечность, пока командир захлопывал и задраивал люк и прокричал: «Погружаемся!». А затем снова проходит целая вечность, пока лодка не уходит под воду.
Только теперь Второй помощник сообщает:
— Приближение самолета с правого борта
Неужто у Второго помощника от страха язык онемел?
Перестаю дышать: Теперь эта одинокая пчела должна быть точно над нами. Невольно вбираю голову в плечи и напрягаю мышцы: Сгруппировавшись таким образом, с нетерпением ожидаю бомбовой удар.
Смотрю в растерянное лицо вахтенного инженера. Затем вижу отражение его острого профиля в белом стекле манометра.
Мелькает тоскливая мысль: Чертовски много скопилось здесь людей!
Услышав слова Второго помощника командир кажется взорвется от ярости. Но не отдает никакого приказа рулевым.
Что теперь? Опять доносится: «Три с половиной!» — Что это сейчас должно означать?
Все стоят, словно оцепенели. Думаю, что самолет должен был уже давно нас пролететь. Инжмех движется, как под гипнозом. Он приказывает удифферентовывать лодку закладыванием рулей.
— Не понимаю, — слышу бормотание командира, — Не понимаю!
Он мог бы этого и не говорить.
Я тоже не понимаю. Ведь не могли же они послать сюда свой самолет-разведчик? Второму помощнику следовало бы получше зенки раскрыть. Его фраза «Тип не распознан» совсем не внушает нам оптимизма, ведь мы должны были бы прежде узнать тип самолета!
В этот миг акустик докладывает о приближающихся шумах двигателей. Проходит несколько минут, и вот мы уже можем слышать их невооруженным ухом. Быстроходные катера?
Шумы быстро становятся слабее и затем совершенно исчезают. Чудно! Но как дальше все повернется? Мы же не можем сидеть здесь до белых мух? Мы должны снова всплыть и молиться, чтобы воздух был чист.
Внезапно всю лодку сотрясает такой толчок, что почти опрокидывает меня. Неужели мы налетели на песчаную отмель? Или что-то похуже произошло?
Что-то явно воздействует, и это явственно слышно, на лодку.
Песок?
Такое скобление и похрустывание может быть только движением песка. Если все будет продолжаться таким образом, то нас еще и поскоблит песочком. Я представил себе, что мы здесь сделали какое-нибудь касание килем грунта, но так далеко наносы Gironde, пожалуй, не доходят. Кроме того: Лучше уж песок под килем, чем ил…
Наверное, задумавшись, прослушал поступавшие команды. Мы стоим на месте, и я размышляю дальше: Тоже своего рода обнаружение берега по первому береговому ориентиру! Мы стоим, но как-то неустойчиво. Если бы мы набрали воду в уравнительные цистерны и сделали этим нас тяжелее, то что-то должно было бы, пожалуй, измениться. Но необходимые для этого команды не поступают: Потрескивание, шелест, шабрение по корпусу продолжаются.
Такого вида шумов я еще никогда не слышал: Они буквально выматывают мои перевозбужденные нервы.
А может быть это так действует
Или это отлив?
А может здесь перед побережьем без прилива и отлива просто такие сильные течения? Интересно, это мы движемся или это песок передвигается вокруг нас?
Спрашиваю себя, почему командир не приказывает утяжелить лодку. Ведь очевидно же, что эти шумы ему тоже не нравятся: Он кривит лицо, стараясь понять их происхождение.
Но вдруг вскакивает со своего места, так как снаружи доносится растянутый, глухой вой: Камень, о который мы теранулись?
Спустя какое-то время командир приказывает инжмеху:
— Принять дополнительный балласт!
Надо надеяться, это поможет! В любом случае уменьшится опасность того, что мы наткнемся на донную мину.
Безмолвная игра, начавшаяся теперь, опустошительна для моих нервов.
Так как здесь ничего более не происходит, осторожно проталкиваюсь между несколькими фигурами и словно в замедленной съемке медленно перебираюсь, склонившись, через кормовую переборку. Когда снова распрямляюсь, то твердо становлюсь на обе ноги и расправляю грудь: Я буквально черпаю воздух в себя — впервые за столь длительное время.
А что теперь? Стою и не могу придти ни к какому решению — точно как командир. Хочу сделать шаг, но это не так просто. Ощупываю сначала свободное место правой ногой между двух тел, сидящих на корточках, на плитках коридора: При этом мне кажется, что я словно в пустоту вошел. А затем, как канатоходец, ставлю обе ноги последовательно, одну за другой.
Едва мелькнула мысль «как канатоходец», как теряю равновесие и вынужден схватиться за обе стороны отсека.
Моя койка занята: На ней вытянувшись лежат двое. Я кажусь себе, в том виде как я стою там перед моей койкой с безвольно висящими руками, лишним и полным придурком.
Очевидно, мои гости на койке это серебрянопогонники, которые имеют свое место на корме. Они были наверно захвачены силой притяжения открытого люка башни.
— Сколько же это еще будет продолжаться? — слышу шепот вплотную рядом со мной. — Ведь мы же должны были бы уже давно прибыть…
Это был еще один серебрянопогонник. Я скорее черта поцелую, чем вступлю с ним в разговор!
— Придется еще пару кратких мигов помучиться, — говорю вопреки своему решению. Пару кратких мигов? Откуда только я это опять выцарапал?
Закрываю глаза и как наяву слышу все стихотворение:
«Розами усыпав путь Ты обиды позабудь И на краткий малый миг Нас судьба соединит».Это было выгравировано самым изящным каллиграфическим письмом на моей бидермейерской чашке! Бидермейерский стиль — самое время сейчас об этом вспоминать!
— Все же, это, вероятно, порядочная дрянь, — доносится через полуоткрытый люк переборки из камбуза. Это не серебрянопогонник. Это должно быть маат-дальномерщик второй вахты. Лишь он каждое свое предложение снабжает словом «вероятно».