Крепость
Шрифт:
Нас что, не хотят впускать в Бункер?
Для этого может иметься только одно объяснение: Они здесь все еще не поняли, что мы движемся к ним.
На крыше Бункера уже отчетливо различаю зенитные орудия, а затем еще несколько на крыше склада. Наверно 37-миллиметровки. Более крупные калибры будут стоять дальше.
Лодка стопорит ход.
Командир уселся высоко, на ОПУ подлодки, и, прильнув к окулярам бинокля, осматривает, верхняя часть туловища странно изогнута, окружающую нас местность. Слышу, как он бормочет
— Ни одной падлы не видно… Чудесная организация всего мероприятия — надо сказать.
Опять держу бинокль перед глазами и также осматриваю панораму: Еще никогда в жизни я не видел такую пустую гавань. Бункер производит впечатление совершенно покинутого и мертвого строения. Нигде в глубине темных пещер не признака жизни. Насчитываю 12 входов. В Saint-Nazaire Бункер тоже имеет 12 боксов. В каждом место для трех лодок или, если боксы служат в качестве сухих доков, то для двух подлодок. Этот Бункер, очевидно, такой же.
Ясный перец: Шлюз между аванпортом и внутренним бассейном, у которого лежат Бункеры, закрыт. А потому, мы будем должны сначала подойти к пристани, которая является одновременно молом…
С огромной осторожностью приближаемся к пристани! Буквально по сантиметру… Командир не решается теперь рисковать резким маневром. Сейчас это вовсе ни к чему.
Опять быстро осматриваю панораму: Гладкое как стекло море за нами, стекольный свет, игра теней между бетонными кубами, филигрань портовых кранов — нигде ни следа войны.
На пристани — никого, кто приветствовал бы нас хотя бы взмахом руки. Только несколько людей компании Тодта и еще несколько в полувоенной, полугражданской форме с тупыми рожами.
Поделом нам!
В конце концов, мы же не возвращаемся из длительного и успешного боевого похода. Почему мы должны были заинтересовать своим переходом из Бреста в La Pallice — как командира Флотилии, так и его штаб? В каком говне мы по самые уши, это никого не интересует в этом соединении. Здесь ценят только успехи. А мы не можем предъявить боевых успехов!
Там даже нет швартовщиков: никого, кто мог бы принять наши швартовные канаты.
— Не понимаю! — снова доносится бормотание командира. Голос звучит одновременно и удивленно и зло.
Боцман, по крайней мере, умеет подбодрить. Он кричит какому-то рабочему с фордека:
— Эй ты, Дед Мороз хренов, хватай конец!
Рабочий, пожилой человек в грязном комбинезоне, стоит с придурковатым видом и не ловит веревку. В то время как боцман вытягивает швартов из воды и, будто лассо, сильно размахивает им, один из моряков резко ругает старика:
— Засранец тупой! Тебя что, не учили концы ловить?!
— Лови снова! — подбадривает боцман рабочего, и на этот раз дело ладится: Старик ловит линь, выдвигает им наш швартов и закрепляет его на кнехте.
— Merci, mon ami! — восклицает боцман и затем с торжествующей
— Ну, кто бы сомневался!
Командир таким скрипучим голосом отдает свои команды, что кажется он обижен на весь свет. Он ворчит, обратившись к пристани, где уже собрались с полдюжины рабочих:
— Привязывайте линь аккуратно!
— И не пялься на нас как придурок! — ругается боцман.
На пристани один рабочий постукивает себя, когда командир не может увидеть его, по лбу. — Вот я сейчас только выберусь, — грозит ему боцман, — Я тебе точно задницу надеру!
Затем добавляет еще:
— И основательно — до самой шеи!
Слава Богу! мелькает мысль. Удалось!
И мы вновь связаны с твердой землей. Воистину это весомая причина для ликования и криков Аллилуйя! Но никто не кричит. Здесь воняет слишком тошнотворно.
Трудно все это понять!
Но ведь мы же доложили о себе. И то, что мы задержались, этому тоже есть объяснение!
Наконец установили сходни. Боцман проверяет их устойчивость. Теперь вниз с лодки и прочь отсюда — вот было бы правильное решение! Если бы только это удалось!
Уже при первых шагах по верхней палубе меня прошибает пот. Неправильно оделся. Неправильно, во всяком случае, из-за царящей здесь на юге жары.
Командир забирается на фальшборт мостика. Увидев меня с фотокамерой в руках, он выпрямляется повыше, и даже напяливает свою измятую фуражку косо на голову, когда она и без того там косо сидела.
Никаких сомнений: Я должен его сфотографировать. Он забирается так высоко, что сидит уже одной половиной задницы на воздушной фурме, и направляет свой взгляд мимо меня в мнимую даль.
Приходится, чтобы построить выигрышный кадр стать на сходню. При этом устроиться так, чтобы не свалиться в воду или поскользнуться на левой цистерне погружения: У меня ноги словно ватные!
Командир, на своем странном месте, теперь выпячивает еще также и грудь: Словно всадник на лошади.
Из-за яркого солнца приходится применять затемняющие бленды. Даю нелепый знак рукой командиру, и при этом думаю: Что же это за внезапная перемена с этим человеком? Едва мы спрыгнули с острия иглы, как он уже хочет быть запечатленным в героической позе победителя на картине!
И это при том, что мы все еще не под крышей укрытия! Дьявол его знает, что еще здесь может произойти. Шлюз, защищённый собственным бетонным бункером, и мы здесь как на тарелке.
Будто заказали, но не съели.
Как-то сразу все происходящее напоминает мне некий фильм: Ворота шлюза, Бункеры-укрытия подлодок с установленными на крышах зенитками и огромные, выписанные белой краской слова: «КОЛЕСА ДОЛЖНЫ КРУТИТЬСЯ ДЛЯ ПОБЕДЫ!», защищённый собственным бетонным бункером шлюз, оснащенный башенкой Дома смотрителя шлюза…