Крепость
Шрифт:
Хотя сейчас они бы нам не помогли: Ветер слишком слаб.
А значит, ленты прилипли бы к лодке и еще больше привлекли бы к нам внимание противника. Кроме того, такие шары имели бы смысл только в том случае, если бы было совершенно темно. А сейчас летчики уже невооруженным глазом могут увидеть нас…
Значит, в нашем волшебном рукаве ничего нет! Мы можем только надеяться, что летчики Томми не устроили там наверху карусель из кружащихся над нами самолетов, а господа, возглавляющие Комитет по нашей встрече играют в покер…
Тут
Сейчас мне, пожалуй, надо бы вынести свой фотоаппарат: Уже достаточно светло для имеющейся у меня пленки.
Я уже стою на плитках пола центрального поста, и держу руки на верхней перекладине лесенки, когда сверху раздается голос командира:
— Самолет!
Вокруг меня начинается и тут же глохнет страшный шум: С носа и кормы подходят люди. Вынужден подождать, пока протискиваюсь в корму и раскладываю ремень своей фотокамеры.
— Огонь без команды по готовности! — звучит жесткий приказ командира сверху, когда я возвращаюсь в центральный пост. Едва сообразив, уже стою между двумя парнями в цепи и помогаю передавать наверх боеприпасы.
Раздается захлебывающийся лай 37-миллиметрового орудия и грохот спаренной двуствольной установки. Чертов шум! Я бы многое отдал за то, чтобы оказаться сейчас наверху. Но об этом и речи быть не может.
— Это «Москиты»! — раздается крик в краткой паузе выстрелов.
Москиты — многоцелевые бомбардировщики! Во множественном числе — сколько же это их? И тут слышу:
— Два «Москита»!
Снова, в быстрой последовательности, следуют приказы рулевым и в машинный отсек.
Из этой быстрой череды команд могу представить себе всю происходящую наверху картину: Очевидно, самолеты летят довольно низко и заходят с нашего носа. Ловкие парни: Таким образом, наш собственный мостик оказывается преградой для нашей зенитной пушки на линии огня. Но если «Москиты» пролетят над нами, то им придется показать свои животы! Вот тогда у нас будет шанс…
Снова раздается захлебывающийся лай 37-миллиметровой пушки. На этот раз, однако, отсутствует грохот спаренной установки. А затем сверху доносится неистовый рев. Неужели сбили самолет?
Теперь я должен быть на мостике!
Выскочив наверх, вижу лежащего в полный рост человека и кровь на досках настила. Другой сидит, скрючившись у поручней.
Унтер-офицер-санитар уже склонился над первым и слушает его.
— Жив! — докладывает он.
Узнаю, что произошло: Наши парни сбили один самолет. Томми вытянул самолет вверх и затем спрыгнул с парашютом. Теперь он в море. А его напарник? Что с ним?
— Другой сделал разворот и свалил, — слышу новость.
Парашют, напоминающий огромную белую медузу, лежит на воде в совершенной близи от лодки, слева по борту. Отдав пару команд, командир подводит лодку к вытянутой гигантской медузе. Номер 1 уже лежит на животе. Два моряка помогают
Быстро, как только могу, спускаюсь на верхнюю палубу и бегу вперед на нос лодки.
Чувствую, как мои легкие свистят. Пританцовывая, словно обкуренный шаман, оказываюсь на верхней палубе, стараясь сфотографировать, как из воды поднимают летчика Томми. А затем он сидит на решетках палубного настила полностью обессиленный и смотрит на меня скорбным взглядом Иисуса.
Парень дрожит как осиновый лист, хотя вода не может быть слишком холодной. Ему надо бы глоток водки, чтобы отойти от шока.
Командир обычно имеет бутылочку для «особых целей» в своем шкафчике.
Кофе тоже бы не помешал…
Забираюсь назад на мостик, где командир дает мне ключ от своего шкафчика, и я быстро исчезаю снова вниз в лодку. Еще на лесенке кричу кока. Но он уже и так стоит с кувшином в руке в ЦП. Кок сделал горячий напиток сразу, как только услышал, что человек в море.
Так, а теперь достать бутылку коньяка из шкафчика. При этом пистолет командира падает мне в руки. Вот черт, он даже не в кобуре! Но, по крайней мере, стоит на предохранителе.
Теперь надо чтобы кто-то помог мне, вытянуть все это наверх. С кувшином и бутылкой в руках я один не совладаю…
Оказавшись наверху, слышу, как командир приказывает:
— Раненых не спускать вниз!
Конечно — мы все равно больше не сможем нырнуть под воду.
Матрос с ранением бедра остается лежать, где лежит. Ему только подложили свернутую кожаную куртку под голову. Парню страшно повезло, что осколок не задел артерию. Но у него огромная, сильно кровоточащая рана.
Санитар, пожалуй, уже вколол ему болеутоляющее… Теперь он забинтовывает ему ногу. Парень еще может говорить. Обращаюсь к нему:
— Повезло — теперь поедешь домой рану залечивать — хотя и немножко неудачно…
Лицо человека кривится усмешкой.
Наверно парни на лодке настолько сильно уважают кровь, что никто и не думает выйти на палубу с переполненными ведрами-парашами.
То, что случилось с другим раненым, санитар еще, очевидно, не знает. Парень не истекает кровью, однако, не может стоять и сидит отстраненно. Тяжелая контузия, так это называется. Дьявол его знает, как его так ушибло.
С трудом верится, что больше ничего не случилось: В башне огромное количество попаданий. В дощатом настиле тоже.
«Москиты» несут на себе, по меньшей мере, по одной бомбе. Невероятное везение, что они не сбросили их.
Командир спускается из второго «зимнего сада» на верхнюю палубу и идет как на ходулях к лежащему перед башней летчику Томми, который время от времени громко стонет.
— Some Cognac? — обращается к нему командир. В руке у него бутылка коньяка. Отступаю два шага назад и фотографирую сцену, так как знаю, что это поможет этому парню.