Крепостная

Деревню я невзлюбила с самого детства. Огороды, коровы, покосы, сеновалы с колючим сеном и речки с роем оводья. Хотя речки, наверно, были самым приятным воспоминанием: прозрачное дно, мальки, налетающие на пальцы, если замереть, свежесть от воды для разгоряченного зноем и работой тела.

Я выросла в деревне. Нет, не в поселке и даже не в селе. Это была самая настоящая деревня, от которой до города можно было доехать если дорогу не размыло или тракторист не запил и почистил-таки снег, наваливший за ночь.

Шутку про две детские

мечты, в которых: «чтоб зимой сгорела школа, а летом сдохла корова» я прочувствовала на своей шкуре. Как-то раз, во время сбора противного колорадского жука я даже размышляла, сколько надо солярки, чтобы залить весь огород и поджечь. А дед после такого вопроса стал внимательнее присматривать за своим гаражом.

Летнее утро в моем случае начиналось не с картинной занавесочки и открытого окна, за которым простирается зеленая поляна, переходящая в живописную реку. Не с кричащих петухов и бабушки, зовущей есть блинчики со сметаной. Не с миски земляники с молоком.

Как только начиналась страда, летнее утро мое начиналось часто в шесть часов. Родители уезжали на покос, а нам с сестрами надо было подоить и выгнать на поле коров, потом убраться дома, накормить кур, почистить пустой на день загон и щедро присыпать пол опилом. Потом по списку числилась стирка половиков на реке, готовка, а там и родители возвращались уставшие.

Мама особенно внимательно смотрела за тем, чтобы оставленный ею список дел был выполнен, и если все сходилось, мы шли гулять.

Две младших сестры жили играючи. Младше меня на пять и семь лет, они все воспринимали как игру. И мне тоже приходилось в ней участвовать, иначе помощников у меня не останется. То в дочки-матери, где я была дочкой чаще всего, потому что ни одна из них дочкой быть не хотела, то в войну, где нам надо было вывести коров из-под носа у немцев, чтобы накормить голодающих детей.

Я читала о том, как дети летом ездят в пионерские лагеря, своими глазами видела приезжающих к бабушкам и дедушкам городских и завидовала их беспечному существованию, которое называлось "каникулы".

Когда мне стукнуло восемнадцать, я даже не заметила. Вышла замуж за того, кто позвал первым: ведь мать часто поговаривала, мол, позадираешь нос, останешься одна. А через год родила сыновей. Муж на радостях от своего участия в знаменательном событии пил три недели. С тех пор просыхал он крайне редко.

Работала я на почте и звалась Надей-почтальонкой. Ровно до того, как сестры поступили в институты. Обе! И тогда что-то в моей голове щёлкнуло.

«Значит, мне вот-вот будет двадцать пять. У меня двое детей, муж-пьяница, корова Ночка и тёлка Зорька, два хряка, петушок, десять кур и просранная юность?» - думала я, сидя под березкой на лавочке со старенькой бабой Лидой, которой принесла письма.

— Он парень-та у нас баско'й, не гляди что молодой да белёсай, а ведь мужик мужиком! – хвастливо тянула седая баба Лида. Я мотала головой, делая вид, что слушаю и соглашаюсь, и пила квас, который она всегда выносила, завидев меня у калитки.

Чего мне начали приходить такие мысли? Да просто сестры приехали на выходные и наперебой хвастались, как им в городе нравится, сколько там всего интересного. А я слушала их весь

вечер, рот раззявив.

Муж Виталий работал токарем при колхозе. Как у нас так быстро с ним все сложилось, я не поняла: предложение делать пришел с отцом и братом. Говорил, что добрый, что семью любить будет, а знались мы с ним на то время всего ничего – пару недель, как из армии вернулся. На танцы сходили два раза, а потом провожал и как-то прижал к себе да поцеловал, словно печать шлёпнул. А тут вот тебе – сваты!

Мама моя была в нашем колхозе на хорошем счету, поскольку трудилась ветеринаром и дело свое знала. Пожили год с родителями, потому что комната наша с сестрами и так пустовала. А у него еще брат холостой дома. Виталя и правда был хорошим и добрым. Все за тестем, моим отцом повторял, во всем помогал. Вечерами чаи гоняли, в лото играли, а утром все на работу. На выходных – огород да скотина. А потом отец с матерью пришли с улыбкой вечером и объявили, что дом бабы Глани выкупили. То есть отдали деньги отцову брату за их долю, а бабушку к себе забирают. Значится, у нас теперь, как у настоящей ячейки, свой дом. Плодитесь, мол, и размножайтесь.

Вот Виталя и сорвался с катушек, лишившись надзору. Сначала немного, потом по чуток, а через пару лет и вовсе… Сынишки в яслях, я на работе. А домой прихожу с ними, дела пока все переделаю: коров подою да накормлю, детей помою, его приводят грязного, лыка не вяжущего.

Я смотрела на свою жизнь, на жизнь людей вокруг и видела одно и то же. Все живут и я живу.

А в тот день на той лавочке холодная от кваса кружка мне словно в голову дала.

— Баб Лид, а квасок-то у тебя не это… не загулял? – перебила я ее рассказ об очередном внуке.

— Чегой-то загулял, он поди не мужик, - хохотнула она и, взяв у меня кружку, допила остатки и пошамкала губами.

— Надьк, а ты-то чего сидишь, уши развесила? Это не квасок-ить. Это брага! – она округлила глаза и уставилась на меня.

— Ну и ладно, хорошая у тебя брага, баб Лид, - я встала, понимая, что в голове приятно зашумело, но будто бы просветлело. Стало как-то все понятно и просто. Дети любимые, муж – алкаш, скотина – ярмо!

Я пришла домой, несмотря на то что время было всего одиннадцать часов и до конца рабочего дня еще ого-го, разделась и в сорочке вышла в огород. Облилась водой из бочки, посмотрела в горизонт зацветающего картофельного поля и прошепталаа:

— А не пошло бы все к чертям!

И все пошло с того момента только так, как я выбрала: уволилась, разошлась с мужем, хотя тот бросил пить и так был отхлестан его личной матушкой, что в сторону родительского дома и смотреть боялся.

Но меня не тронули даже его слезы. Продала корову и телку, получив за них нормальные деньги, отодвинула свою мать, умоляющую передумать, потому что «итог будет один – вернуться, а что тогда люди скажут?!».

Возвращаться я не собиралась. Через месяц после того «кваска» я ехала в кузове грузовика, который отец остановил на дороге. Я вышла из дома с коляской, навьюченной двумя огромными сумками и моими мальчишками пяти лет от роду. Отец мой тогда догнал меня и, пообещав не уговаривать, взялся помочь добраться до места.