Крепостной Пушкина
Шрифт:
Все замолчали разом. Галдящие секунды назад гости притихли. Иорданская лестница поражала великолепием и видавших виды иностранцев, что уж говорить о людях простого звания. Даже те из купцов, что были здесь не раз, вновь чувствовали себя не «солью земли», а кем-то очень маленьким перед чем-то очень большим. Красота и сила, заключённая в этих ступенях, перилах, во всём помещении, придавливала. Никита так просто стоял, открыв рот.
— Пошли, — Степан ткнул его в бок.
Люди поднимались неспешно, отдавая дань уважения значимости как места, так и момента. Крестились на каждом повороте, кланялись и шли дальше.
— Вот это да, — к Никите вернулся дар
— Иорданская лестница, — охотно пояснил ему приятель, — она же Посольская. Послов по ней водят к царю, чтобы понимали, к кому идут.
Беломраморный Фельдмаршальский зал произвёл не меньшее впечатление, но здесь уже и у Степана появились признаки жадного интереса. Пользуясь тем, что напарник оробел, он взял того под руку и повёл осматривать картины славы русского оружия.
— Вот здесь изображён Суворов-Рымникский, Никита.
— Каков. А я его богатырём представлял.
— Он и был им, Никита, богатырь настоящий. А вот — Потёмкин Таврический.
— Слыхал о таком.
— Слыхал! — передразнил его Степан. — Тут не слыхать, тут знать надо. Великий человек был.
— Чем же?
— Турок воевал. Да сам подумай, не будь человек великий, разве бы портрет его здесь повесили?
— И то верно. Не серчай, Стёпа, но что-то я разволновался.
— Понимаю. А вот и Кутузов Смоленский. Свежая работа. Красиво.
— Кутузова все знают, — Никита смог выдавить улыбку. Надо признать, в отличие от самой залы картины не произвели на него особого впечатления, и, освободившись от приятеля, он принялся разглядывать потолки. Тот же самым внимательным образом изучал живопись, толкаясь среди прочих желающих, порою одёргивая слишком ретивых, стремящихся рассмотреть картины не иначе как носом.
Опомнившись, Степан поискал взглядом Никиту и нашёл разглядывающим конногвардейский караул, неподвижная шеренга которого сама по себе являлась одним из украшений зала.
Становилось очень уж людно, народ шёл и шёл, Степан вновь подхватил приятеля и повёл в Петровский, обитый розовым бархатом зал, он же Малый тронный.
Здесь было множество людей, главным образом гостей простого звания, но попадались уже и дворяне в традиционных для маскарадов плащах-домино, напоминающие то ли пасторов, то ли путешественников. Некоторые из них, не скрывая насмешки, разглядывали пиршество у оконных ниш. Там, как и в прочих залах, стояли лавки из Таврического дворца, на которых был устроен буфет для угощения публики. Публика угощалась. Царская еда вызывала наиживейший интерес, но место действия накладывало определённые ограничения, требуя проявлять сколь возможную степенность одновременно с нежеланием остаться без ничего, потому гости не опрокинули ни одной из лавок, лишь немного повредив паркет.
Никиту это действо тоже не обошло стороной, буфет тянул его словно магнитом, и Степан ждал добрую четверть часа, пока его товарищ не прорвался к заветным лавкам и не выбрался назад.
— Вкусно? — участливо поинтересовался Стёпа.
— Конечно вкусно, — не понял насмешки Никита, — царево угощение!
— Тогда пошли, иначе здесь вовсе не пробиться станет.
Оказалось, что не пробиться им стало уже сейчас. Степан рассчитывал пройти через галерею героев 1812 года, оттуда попасть в Георгиевский зал, бывший для него изначальной целью, но давка там была такой, что он изменил решение и повёл приятеля в обход, через Белую галерею, или зал, он сам твёрдо не помнил, как называлось это помещение до того, как стало Гербовым залом.
Здесь, как и везде, куда допускались в этот день «гости», было тесно, и только размеры помещения позволяли как-то расходиться и передвигаться. Никита хотел опробовать буфеты и здесь, но Степан воспротивился. В компенсацию он помог товарищу
Надо отдать должное лакеям: вышколенность персонала дворца была выше любых похвал. Каким образом в этом столпотворении они умудрялись разносить подносы, уставленные чаем, и при этом ни с кем не столкнуться, нельзя было объяснить ничем иным как чудом. Но они справлялись и даже успевали забрать серебряные ложечки, которыми размешивали сахар, до того, как чай попадал в руки гостей.
Господ неохотно, но пропускали. Степан понял, что им не пробиться, или пробиться, но не сейчас, потому занял место недалеко от выхода в галерею героев, поставив рядом с собой и Никиту.
— Вот здесь, — толковал он старшему товарищу, — проход, который не обойти. Это путь в бальную залу. Видишь, господа идут? И царь здесь пройдёт, так что стоим и ждём.
Пока же было на что посмотреть и без царя. В отличие от «мужиков», одетых добротно, по возможности ярко, но всё же не так, чем если бы им разрешили больший выбор одежды (за исключением редких женщин, конечно), господа постарались вовсю.
Мужчины, так же ограниченные в выборе, почти поголовно в домино, постарались как минимум выбрать плащи разного цвета. Были и белые, и синие, и фиолетовые, и красные, и жёлтые, и чёрные, разумеется, и салатовые, и песочного цвета, и коричневые, даже оранжевый плащ присутствовал. Все они явились без масок, запрещённых по той логике, что зачем же маски, если и без того маскарад и никто никого не знает? Даже государь здесь был совершенно неузнаваем, и обратись к нему некто со словами «ваше императорское величество», получил бы в ответ только взгляд, полный недоумения, тогда как нейтральное «вы» — а порою и «ты» — воспринималось доброжелательно.
Женщины — совсем другое дело. Все в масках, сверкая драгоценностями (значительная их часть была заменена фальшивыми в связи с особенностью этого маскарада), в самых фантастических нарядах, они являлись подлинной красотой и украшением бала. Каких только костюмов они не изобрели! Но, к единственному сожалению, имели крайне смутное представление о том, как выглядело (или должно было бы выглядеть) то, чему стремились подражать. Поэтому публике являлись порой такие шедевры как «костюм Евы» в виде кринолинового бархатного платья или «костюм рыцаря» — и сам по себе довольно своеобразный, и славно сочетаемый с обязательным для всех женщин кокошником.
Степан пытался угадать, что же представляет собой костюм очередной дамы, как над его ухом раздался знакомый сердитый голос:
— И что это мы здесь делаем?
Пушкин, а это был он, пребывал в отвратительном расположении духа. Приказ присутствовать на маскараде (воспринять иначе настойчивое пожелание от министерства двора было сложно), известие о скором получении им звания камер-юнкера — всё это не способствовало хорошему настроению. Поэт на бал явился, но, будучи сердит, занялся тем, что мысленно назвал «мещанством», — разглядывал гостей-недворян. Нечаянно обнаружив Степана с Никитой, Пушкин остолбенел было от изумления. Даже для Степана подобное казалось уже слишком. Александр протиснулся к парочке и задал резонный вопрос, не суливший им ничего хорошего.