Крепостной Пушкина
Шрифт:
— Любопытно. Действительно. И это ты сам придумал?
— А кто ещё? Ваш Никита, что ли, придумает? Всё сам, барин. И ещё посмотрите, как это для журналов полезно станет.
— Каким же образом? Ты что, хочешь в журналы такое печатать?
— Отчего нет? Вы, барин, писатель знатный, то всем ведомо. Но много ли в России читателей? Читать — ум нужен, привычка, сноровка, желание. Не всякому дано, да не всякий и захочет. А кроссворды любому зайдут. Вот испытайте, барин. Создайте журнал литературный, сколь угодно прекрасный, да издайте двумя номерами. Один — просто
Пушкин вздрогнул было на словах о недостатке в государстве читателей, но слушал внимательно. Он и сам не заметил, как разговор, им намечаемый в качестве выволочки Степану, а то и чего похуже, незаметно и быстро ушёл в деловую сторону.
— Думаешь, сильно повлияет?
— Ещё как, Александр Сергеевич, ещё как! Писатель вы гениальный, не примите уж правду за лесть. Но нет у вас в достатке деловой жилки.
— А у тебя, Стёпа, есть?
— Есть, барин. Неправильно это — хвастать, но ведь получается. Дела идут.
Пушкин задумался.
— Журнал — дело верное, но и недешёвое. На начало тысяч тридцать надо. Да, понимаю, что тебе это не деньги. И не говори мне здесь опять про «всё ваше, барин» — тебе не идёт.
— Так ведь...
— Степан! — Пушкин предостерегающе поднял руку.
— Ладно, барин. Но ведь без вас не выйдет многое.
— Так ли? Ты, Стёпа, мне голову не морочь. Давай по порядку. Скрепки — идея хорошая. Булавки твои — тоже. А что за торговля съестным идёт под моим именем? Я ведь, кажется, предупреждал тебя сперва докладывать, нет?
— Виноват, барин. Но то уже готово было к моменту, как вы сказали. А всё новое — как условились.
Степан прошёл к буфету и достал из него тарелку со странными ломтиками.
— Вот, барин. Отведайте.
— А это что ещё такое?
— Чипсы, барин. Картофель тонко порезан, обжарен, солью посыпан и готово.
Пушкин попробовал. Картофель он любил.
— Вкусно. Ей-богу, вкусно! Степан! Что же ты мне свои скрепки суёшь, а эдакое прячешь? И это тоже продавать мыслишь?
— Конечно, Александр Сергеевич! Выгода огромная! Вдвое от затрат — самое малое. И, уж не гневайтесь, вот сие блюдо мне хотелось бы назвать вашей фамилией. Картошка по-пушкински!
Александр скривился.
— Не кажется ли тебе, Степан, сын Афанасиевич, что «жилка», о которой ты в себе уверяешь, несколько пошловата?
— Так для народа ведь, барин. Но и без вас тяжко, опять же. Люди ведь что — они господам подражают. Вот бы вы, Александр Сергеевич, приём устроили, да всех чипсами угощали — молва бы пошла. Что молва — мода. Это страшная сила. Господская пища! И недорого... ну, относительно. Любой возжелает. А мы им и напиток продадим, солёное заедать.
— Ты и напиток придумал?
— Чего нет, того нет, барин. Но я работаю. Пока же можно чаем обойтись. Есть там мысль о пакетиках... Но да ладно, как созреет идея, так я вам немедля представлю.
Пушкин опустошил предложенную тарелку и с сожалением на неё посмотрел.
— Вина, барин?
— Не откажусь. Запить бы и впрямь надо.
Степан
— Красиво живёшь, Стёпа.
— Так вашей милостью, барин.
— Квартира-то как, устраивает? — не удержал шпильки поэт.
— Более чем, барин. Мне столько комнат и не нужно, одной бы хватило. Но, вы только не смейтесь, статус требует. Крепостной, не крепостной, а деньгам должен соответствовать.
— Это верно, — грустно улыбнулся Пушкин, — статус... я вот камер-юнкер теперь. Знаешь?
— Слыхал, Александр Сергеевич. И что с того?
— Да ничего. Пятый ранг! Его высокородие теперь. Иногда. Но звания дворцовых — всё, что ниже четвёртого — для детей.
— Как — детей? — не понял Степан.
— Для юнцов.
— Аааа...
— Такое вот «аааа», Стёпа. Вроде и наградили, а вроде как понизили. Но ничего, нам ли быть в печали? Ты, верно, ещё что придумал?
— Придумал, барин.
— Давай. Слушаю.
— Да всё о журнале том думаю, барин. Как же завлечь покупателя?
— Читателя, — поправил Пушкин.
— Нет-нет, я не ошибся, ваше высокородие, то вы читателя завлекаете, а я — покупателя, — и довольный собой мужик хитро заулыбался.
Радоваться было с чего. Положа руку на сердце, Степан всё же волновался по поводу разговора с барином, ведь проступок его, иначе не назовёшь, тянул на ссылку в Сибирь самое малое. Нет, он верил, что обойдётся, можно сказать — был уверен, но червячок сомнений присутствовал. Слишком лихо он повёл дело в последние месяцы. Но ведь и удавалось почти всё! Сейчас же он уверился в правильности выбора тактики, отчего испытал облегчение и радость. «Куй железо, пока горячо!» — подумал Степан и продолжил:
— Есть и другие задумки. С рисунками. Для журнала. Или отдельного журнала — здесь сам не понял ещё, ваш совет нужен.
— Неплохо, — заметил Пушкин, — мы плавно подошли к тому, что журнал уже не один и ты совета спрашиваешь. Ну-ну.
— Да что вы, Александр Сергеевич, я ведь о людях думаю. Не о себе. Как приучить, как завлечь. Заинтересовать. Вот и роятся идеи, словно пчёлы. Смотрите, как вам мысль нарисовать историю?
— Историю?
— Не ту историю, что у государств, а приключение какое-нибудь. И не с людьми, а сказку с животными? Про волка и зайца, например.
— Твоя мысль для меня слишком сложна, признаюсь.
— Не насмехайтесь, барин, дело говорю. Сделать их не как зверей, а будто люди они. И рисовать короткие истории, как из жизни. Но с общим сюжетом, словно волк всё догоняет зайца, съесть желает, а тот убегает и не даётся серому.
— Хмм.
— Понимаю, звучит странно. Но я нарисую, то есть найду того, кто нарисует, а вы уж поглядите и скажете, глупая затея или как. Но верю — идея отличная. И народу понравится. Очень.
— А знаешь, Стёпа, — заявил вдруг Пушкин, — вот смотрю на твои идеи и одно общее вижу. Очень они у тебя простые. Такие, что любой догадаться может. Ничего сложного. Однако же догадался не любой, а ты. Как это?