Крепостной шпион
Шрифт:
Значит, я обязан Вам жизнью? — спросил Генрих.
Но вопрос остался без ответа.
Виктор поднял стакан и залпом проглотил содержимое. Ребёнок громко всхлипнул, привлекая к себе внимание. Генрих поискал воду, но вода кончилась. Тогда он размочил сухари всё в том же вине.
— Как Вы считаете, не повредит младенцу?
— Да, наверное, лучше так, чем совсем голодным, — усмехнулся Виктор и проглотил залпом ещё один стакан. — Давайте я его покормлю.
— Вы умеете?
Глаза Виктора оживлённо заблестели.
— Андрюшенька, иди сюда, миленький.
Он протянул руки, чем вызвал приступ зависти у Пашкевича. Ребёнок послушно устроился на коленях Виктора. Он замолк, сосредоточенно поглощая размоченные в вине сухари.
— Не обижайтесь, — сказал Виктор, — он же последнее время со мной провёл. И ребёнок-то, вроде как, по закону мой. Как ни крути, а мы с Анной Владиславовной венчанные муж и жена, хоть и на супружеском ложе никогда и не были. Уж кому-кому, к слову сказать, а Андрею Ивановичу здесь было неплохо. Иван Кузьмич его за родного сына держал, даже Завещание в его пользу оставил. Мы тут все с него пылинки сдували. Так что, хотите, соглашайтесь, хотите нет, но вся ваша военная затея для младенчика — вред один.
— Я Вас убить хочу, — с трудом поборов новый приступ ярости, сказал Пашкевич. — Так что, мне кажется, будет всё-таки лучше, если Вы объясните мне всё толком и покороче.
— А что тут объяснять? — сказал Виктор, укладывая ребёнка на постели. — Грибоядов и Полоскальченко своих людей нагнали, ищут вас везде. Мужики лес прочёсывают. Ну, думаю, высунется полковник с младенцем на руках, его каждый признает.
— Я не этих жду объяснений. Я про Анну, Анну Владиславовну, я хочу знать правду. Как Вам удалось обольстить мою жену? Как Вы заманили её сюда, заманили дважды? При чём здесь орден «Пятиугольника»?
Ребёночек сидел на кровати. Он притих и смотрел мокрыми синими глазами на двух мужчин. Генрих медленно расхаживал от стены к стене, Виктор сидел за столом, сжимая в ладонях пустой стакан.
— Эх, ты, милый человек. Неужели ты думаешь, что я её сюда, в этот вертеп, обманом завёл? Ты же был в Обществе, знаешь, как строг Константин Эммануилович. А это гнездо злодейское, развратный кружок помещиков для нас в России — враг номер один. Я был принят в Общество когда в Петербурге учился. Степанида послала и оплатила, а батюшка Иван Кузьмич велел продолжать. Когда Иван Кузьмич пожелал Анну Владиславовну получить, я Константину Бурсе тайное письмо написал. Ведь если бы я ослушался, место в этом доме потерял бы, а шпион-то здесь нужен для Общества, что делать?
— Я Вам не верю! — не удержался от восклицания Генрих.
— Напрасно не верите. Этот вопрос даже на «Пятиугольнике» поднимали. Анна — горячая светлая душа, сама и предложила всё разыграть, невзирая ни на стыд, ни на позор. Константин Эммануилович был против, но Анна его убедила. А жених-то её, Андрей Трипольский, просто ничего не знал. Храбро в самое пекло полез, неразумно. Когда Трипольский здесь погиб, Анна только для того к младенцу убежала чтобы змеиное гнездо здешнее разворотить посильнее. А потом что-то с ней… — Виктор отвёл глаза, — по-моему, любит она Вас,
— Значит, Анна… Значит, Анна сама… Значит, она добровольно… — обеими руками Генрих взялся за голову. — Это невозможно.
— Я же говорю Вам, горячая душа, смелая, умница.
Пашкевич резко повернулся, хотел крикнуть, но не успел. Полковника поразила необычайная бледность, вдруг покрывшая лицо Виктора.
— Что с Вами? Вы ранены?
— Вы меня немножко саблей задели. Ерунда.
— Промыть рану надо, перевязать бы, — зло и язвительность сказал Генрих. — Вы же шпион ценный, Вам выходить из строя никак нельзя.
— Точно. Мне Иван Кузьмич в завещании 1000 рублей вместе с вольной оставил.
Но Виктор ошибся — рана оказалась нешуточной. Через несколько часов он лежал в горячке. Вероятно, могильный яд попал в его молодое здоровое тело через царапину, оставленную шпагой Генриха Пашкевича.
Генрих колебался. С ребёнком на руках, ночью, что он мог сделать один, но не верить умирающему, казалось, глупо.
— Бегите, — шептал в горячке Виктор. — Бегите.
Было уже не ясно, говорит он это уже в бреду или всё ещё сохраняет сознание.
— Они убьют Вас! Они убьют Анну Владиславовну! Бегите, полковник!
И только когда Виктор потерял сознание и замолк, откинувшись на постели, Генрих решил, что оставаться в склепе будет опаснее, чем попробовать выбраться. Он тщательно закутал спящего ребёнка и, прижимая его к себе, взобрался по крутым ступенькам.
Было совсем тихо вокруг, ни голоса, ни шевеления. Рассчитывая найти лошадь, Пашкевич пошёл в сторону дома, остановился в отдалении, прячась за деревьями. Никого. Осторожно Пашкевич приблизился к парадному крыльцу и вошёл в дом. Пусто. Только ветер закручивает в лунном свете лёгкие потоки снега.
«Виктор сказал, что всех наших, кто жив остался, сволокли в подвал. Должно быть, в правом крыле?»
Руки были заняты и он не смог даже зажечь свечу. На счастье ребёнок всё ещё спал. Обнаружив лестницу вниз, Пашкевич спустился. Долго бродил полковник с ребёнком на руках по, казалось, совершенно пустому тёмному дому. Везде был холодно, проломы в стенах. В проломах Луна, снег серебрится на полу и вдруг осторожные шаги, шёпот:
— Ребёночка-то не мучайте, барин, не нужно.
Генрих Пашкевич резко обернулся. Перед ним стоял старый слуга в съехавшем парике.
— Не мучайте Андрея Ивановича, — жалко кланяясь, попросил слуга. — Он теперь хозяин наш. После смерти батюшки, Ивана Кузьмича, мы теперь ему, — сгорбленный палец показал на одеяло, — только ему принадлежим.
— Куда делись все люди? — спросил Генрих, прижимая к себе дышащий живой свёрток. — Вымерли что ли в одночасье.
— Да живы, живы, — отозвался охотно слуга. — Дворня по своим комнатам забилась, грибоядовские бандиты ушли.
— Давно? По какой причине ушли?
— Час, как ушли. Все. Сами не знаем, барин, почему. Сели на лошадей и ускакали, только господа одни остались. Непонятное дело.