Крепостной шпион
Шрифт:
— Боже! — не удержалась от восклицания она. — Откуда здесь Аглая?!
Закружилась голова. Анна вернулась в постель. Опять глаза её смотрели в потолок.
«Если Аглаю принимают в этом доме, если она вот так запросто может приехать, что же это может значить? — думала Анна, кусая пересохшие губы. — Неужели большой заговор вокруг меня? Аглая, Трипольский и Виктор были вместе в Париже. Неужели Андрей знал о коварном замысле? Неужели он как-то участвовал в моём похищение?»
От вспыхнувшей ярости девушка даже зажмурилась и сжала кулачки.
«Нет, —
Пробили часы. После приступа возбуждения Анна ощущала сильную слабость. Она уже почти что погрузилась в сон, когда щёлкнул ключ, дверь отворилась, и голос, приставленной к ней служанки спросил:
— К завтраку спуститесь, барыня?
Это была Марфа. К Анне Бурса приставил двух вышколенных крепостных девушек: красавицу Татьяну и эту черноглазую быструю толстушку Марфу, родную сестру своего телохранителя Прохора. Ночами, когда горячка овладевала Анной, и когда она не знала будет теперь жить или нет, рядом всегда оказывалась Татьяна. В полубреду, в истерике Анна поведала девушке то, что накопилось в душе. Сбивчиво, бессвязно, кусками. Это был шёпот сквозь слёзы, тихий крик, мольба, путанный безумный рассказ.
Татьяна сидела молча рядышком на стульчике и держала руку раненной. Через какое-то время Анна Владиславовна поняла, что может ей довериться. Марфу, сестру Прохора, напротив, Анна возненавидела. Это было жалкое создание, всегда готовое к доносу и к слезам.
— Поди вон! — не открывая глаз, сказала Анна. — Поди вон, спать хочу!
— Лучше бы спустились в столовую, барышня, — униженно попросила Марфа. — Иван Кузьмич снова лютовать станет ежели не пойдёте. Себя не жалко, так других пожалели бы. Вчера вон, не пошли, так он Авдюшку-лакея до крови засёк. Лежит вот теперь неясно, выживет ли нет ли.
В эту секунду где-то за окном в парке грохнуло. И приподнявшись на локтях Анна смогла разглядеть прозрачный дымок, скользивший к небу. Это похмельные наёмники из потешного войска Бурсы, по своей привычке пораньше с утра пробовали приготовленные накануне опытные бомбы.
— Скажи завтра я смогу уже, — повернувшись к горничной, жёстко проговорила Анна. — А теперь сюда принеси завтрак. Ты поняла, что я велела? Ступай же, что замерла, как замороженная.
Опять в парке громыхнул заряд. Дверь закрылась, повернулся ключ. Хоть Анна Владиславовна ещё не оправилась до конца от своей раны, но двери держали на запоре — опасались бегства.
Через полчаса все собрались внизу в огромной столовой на первом этаже. За завтраком, кроме хозяина и Растегаева, оказались и двое гостей, застрявшие ночевать в доме после вчерашней баньки. Григорий Полоскальченко — очень большого роста, чрезвычайно тощий дворянин, предпочитающий в костюме своём голубые и жёлтые тона, и ближайший сосед Ивана Кузьмича Константин
Довольный сообщением Марфы о том, что Анна Владиславовна прервала свою голодовку и завтра обещает добровольно спуститься к общему завтраку, Иван Кузьмич ел жадно и быстро. Особенно он любил птицу и рвал её руками. Он вытирал жирные ладони о волосы, присевший тут же девки, и волосы от этого блестели.
Растегаев, как и всегда во время трапезы, за столом сидел прямо и приборами пользовался со всеми изысками.
— Я мужиков ни секу, как правило, — рассказывал посетителям Грибоядов, пожирая маленькими ложками мелко порезанный салат с грибами. — А этот вынудил, ну вынудил. А здоровый был лось.
— Помер? — полюбопытствовал Иван Кузьмич, обгрызая очередную косточку.
С улицы сквозь открытые окна долетали громкие голоса, отдающие военные команды и стук сапог.
— Армию свою тренируешь, Иван Кузьмич, правильно. А то мои-то совсем разленились. Приеду к себе обязательно займусь. И уволенных муштровать надо. А крепостных я теперь дважды в неделю порю. Я заметил — это на пользу идёт.
— Дворню в законе держать следует, — задумчиво согласился Полоскальченко.
— Да уж, — Бурса хитро посмотрел на гостя и вытер ладони о личико Нюрки. — Пороть надо мужичков, пороть. Вот маменька моя, царство ей небесное, — он обернулся в сторону висящего тут же, в столовой портрета своей матери, Степаниды Михайловны, столь похожей лицом на Анну Покровскую и дважды быстро перекрестился, как перед иконой. — Уж как она мужичков ненавидела. Порола насмерть.
Нюрка облизала руку хозяина и жирный жёлтый палец пощупал у девки нежные десна во рту.
— Забеременеть всё хотела, вот и порола. — Он отнял руку и взял новую куриную ножку. — Выдерет до полусмерти мужика, чтоб пригоден был для барской любви. Тот мычит, а она его до смерти порет. Так и жила в одиночестве, покуда путём отбора, один крепкий не обнаружился. Силён был, видать, на грудную клетку, Кузьмой звали. Так его мамаша изымела полуживого полумёртвого и на радостях меня на свет произвела. А то как быть, ежели не пороть. Того и гляди захерел бы старинный род наш.
— Прости Иван Кузьмич, — наконец вставил слово Растегаев, — чё-то ты загнул. У тебя же брат в Петербурге Константин. Дом у него на Конюшенной.
— Он не брат мне, — недовольно фыркнул Бурса. — То бишь, не совсем брат. У нас отцы разные. Ему батюшка Тайный советник Эммануил Иванович, царство ему небесное, подлюге. Полторы тыщи душ завещал. А мне мой мужик только отчество да больные колени в наследство оставил. Хорошо 30 душ от маменьки перешли да усадьба эта, а то бы по миру с сумой. — с ожесточением Иван Кузьмич разгрыз очередную кость и сплюнул. — Была ж охота матушке, — он опять покосился на портрет, — с мужиком битым вязаться, а потом мне ещё отчество его дать. Так что не поймёшь: вроде незаконнорождённый, а по отцу величаюсь, смех.