Крещендо
Шрифт:
— Бежевый «таурус», номер Х4I24? — голос Марси был ледяным.
— Ну да, ты знаешь номер ее машины, — ответила я мгновение спустя, стараясь не замечать, как тревожно застучало сердце в груди. — Это ничего не доказывает.
— Проснись, Нора. Наши родители знакомы со старшей школы. Твоя мама и мой папа. Они встречались.
Я потрясла головой.
— Вранье. Мама никогда ничего не говорила о твоем отце.
— Потому, что она не хотела, чтобы ты знала. — Ее глаза вспыхнули. — Потому что она и сейчас с ним. Он ее маленький грязный секрет.
Я сильнее затрясла
— Может, мама и знала твоего отца в школе, то это было задолго до того, как она встретила моего отца. Ты ошиблась. Кто-то другой оставляет там машину. Когда мама не дома, значит, ее нет в городе, она работает.
— Я видела их вместе, Нора. Это была твоя мама, так что даже не пытайся ее оправдывать. В тот день я пришла в школу и написала баллончиком на твоем шкафчике сообщение для нее. Ты ведь его получила? — ее голос был отвратительным шипением. — Они спали друг с другом, Нора. Все эти годы. А это значит, что мой папа может быть твоим папой. А ты можешь быть моей сестрой.
Слова Марси упали между нами, как клинок.
Я обняла себя руками и отвернулась, чувствуя, что меня тошнит. Слезы стояли в глазах и жгли переносицу. Не говоря ни слова, я медленно пошла прочь по дорожке. Марси могла крикнуть мне в спину еще что-нибудь ужасное. Но ничего более ужасного сказать было нельзя.
Я не пошла к Патчу.
Я, видимо, прошла пешком назад до Клементин, через автобусную остановку, парк и городской бассейн, потому что неожиданно обнаружила себя сидящей на скамейке перед городской библиотекой.
Ночь была теплой, я сидела в свете фонаря, прижав коленки к груди, и все мое тело сотрясала такая сильная дрожь, что, казалось, я могу в любой момент просто развалиться на части. В голове роились обрывки каких-то беспорядочных мыслей, не связанных друг с другом.
Я молча и неотрывно смотрела в пустоту перед собой. Свет фар проезжающих мимо машин то загорался, то гас. Из окон то и дело доносились взрывы ситкомовского хохота. Легкий ветерок залезал мне под рукава, от этого по рукам бегали мурашки. Я задыхалась от опьяняющего запаха свежескошенной травы, мускуса и влажной ночи.
Закрыв глаза, чтобы не видеть сияющих на небе звезд, я легла на скамейку. Переплела дрожащие руки на животе. Пальцы казались хрупкими замороженными веточками. Я все думала, почему жизнь иногда оказывается таким дерьмом. Почему самые любимые люди делают мне так больно. На кого я злюсь больше всего — на Марси, на ее отца или на маму.
В глубине души я хотела верить, что Марси ошиблась. Я хотела бросить ей это в лицо: «ты ошиблась, Марси, это не правда». Но какое-то сосущее чувство внутри меня говорило, что я зря оттягиваю момент прозрения, что так мое новое разочарование будет только сильнее.
И из глубин памяти настойчиво всплывало воспоминание. Кажется, это было в прошлом году. Кажется, незадолго до смерти отца… нет. После. Это был теплый день, весна. Уже позади были похороны, закончились дни траура, и я вернулась в школу. Ви уговорила меня ходить на субботние
Когда впереди показался мой дом, Ви вдруг остановила меня:
— У вас перед домом машина.
— Точно. Кто это может быть? Похоже на «ленд крузер».
— Это точно не машина твоей мамы.
— Может, это детектив?
Конечно, маловероятно, чтобы детектив ездил на внедорожнике за шестьдесят тысяч долларов, но к тому времени я так привыкла, что у нас дома постоянно снуют детективы, что это было моей первой мыслью.
— Давай подойдем поближе.
Мы уже были у подъездной дорожки, когда открылась входная дверь и послышались голоса. Моей мамы… и более низкий голос. Мужской.
Ви утащила меня за угол дома, чтобы нас не увидели.
Мы наблюдали, как Хэнк Миллар забрался в «ленд крузер» и уехал.
— Господи Иисусе, — пробормотала Ви. — Если бы это была не твоя мама, я бы заподозрила адюльтер. Но твоя мама такая порядочная… Бьюсь об заклад, он пытался продать ей машину.
— Так далеко ехал ради этого?
— Еще как, детка. Продавцы машин готовы на многое.
— У нее уже есть машина.
— «Форд». Это же кровный враг «тойоты». Отец Марси точно не успокоится, пока весь город не будет ездить на «тойотах»…
Теперь я отгоняла от себя это воспоминание, а в голове свербила мысль: а что, если он не пытался продать ей машину? Что, если у них — я непроизвольно сглотнула — был роман?
Куда мне теперь идти? Домой? Наш дом больше не казался мне родным. Он больше не был безопасным и надежным. Доверху, до самого потолка он был набит враньем. Родители кормили меня историями о любви, доверии и семье. Но если Марси говорила правду, — а я очень боялась, что так оно и было, — моя семья была сплошным притворством. Огромной ложью, о которой я даже не подозревала. Неужели я пропустила какие-то предупреждающие знаки? Разве не должна я сейчас осознать, что тайно подозревала маму всегда, но выбрала отрицание вместо болезненной правды? Это наказание мне за доверчивость. Наказание за то, что ищу в людях хорошее. Как бы я ни ненавидела Патча, сейчас я завидовала холодной отстраненности, отделявшей его от других людей. Он всегда видел в людях худшее. Как бы низко они ни пали, он всегда этого и ожидал. Он был жестоким и приземленным, но люди его за это уважали.
Уважали его и лгали мне.
Я поднялась со скамейки и набрала мамин номер. Я не знала, что скажу, если она возьмет трубку. Пусть мой гнев просто выльется наружу. Слушая длинные гудки в трубке, я вытирала со щек горячие слезы. Подбородок дрожал, буквально каждая мышца, каждый нерв в моем теле были напряжены и будто звенели. В голове роились злые, нехорошие мысли и слова. Я представляла, как кричу их матери, перебивая ее каждый раз, когда она пытается защитить себя новой ложью. А если она начнет плакать… я не буду ее жалеть. Она заслужила каждую каплю этой боли, сделав свой выбор.