Крест и стрела
Шрифт:
— Вы уверены, фрау Линг?
— Я могу доказать. Весь день я работала на поле. И поляк был там.
Кер, вздохнув, заглянул в записную книжку.
— Ну, а керосин, которым Веглер полил сено? Где он его взял?
Берта не опустила глаз под его пристальным взглядом.
— Это мой керосин. Месячный паек. Он и лампу у меня взял тоже. И разбил. Теперь целый месяц буду сидеть без света.
— Зачем же вы ему отдали?
— Отдала? — визгливо вскрикнула Берта. — Да я и не знала ничего. Я была у себя в спальне. Только потом увидела.
Кер помолчал. Затем сердито
— Вы… э-э… очень любили Веглера, фрау Линг?
Берта ничего не ответила.
— В сущности, вы и сейчас его любите.
— Ничего подобного. Вот еще! — со злостью воскликнула она. — Стану я любить предателя!
— Что ж, бывает и так… Женское сердце…
— Много вы, мужчины, знаете о женском сердце! Подумать только, сделать такое… Ведь англичане могли убить и меня тоже. — Она сердито натянула на плечи платок. — Чистое сумасшествие, вот что это такое!
— Вы его теперь ненавидите?
— Еще бы. Он давал сигналы англичанам. Я же немка.
— Хорошо, что вы от него избавились, а?
— Еще бы.
— Если пожелаете, дорогая моя… могу это устроить… вы сможете присутствовать, когда ему будут отрубать голову.
Она судорожно икнула — казалось, ее вот-вот вырвет — и, словно от удара, схватилась обеими руками за живот. Лицо ее так побелело, что Кер испугался, как бы она не хлопнулась в обморок.
— Вам это неприятно? Почему?
Берта ничего не ответила, только в глазах ее отразилась тоскливая, горькая беспомощность перед этой мужской жестокостью.
— Прошу извинить, — сказал Кер, — следователь должен интересоваться всем решительно. — Он поглядел на закрытую папку — досье Веглера. Он был склонен верить, что эта женщина не утаивает от него ничего серьезного, но все-таки странно, что ей нечего больше сказать. Не может быть, чтобы Веглер ни словом не выдал свое враждебное отношение к правительству.
— Знаете, фрау Линг, иногда человек случайно обронит какую-нибудь фразу, а мы и не обратим внимания. Потом, когда нам становится кое-что известно, мы начинаем копаться в памяти и вдруг понимаем, что эти случайные слова имеют очень важный смысл. Постарайтесь вспомнить, не говорил ли он вам чего-нибудь такого…
— Ничего, герр комиссар, поверьте мне. С тех пор, как это случилось, я все думаю и думаю. Нет, ровно ничего. Сами посудите: ему даже дали на заводе крест за заслуги.
Кер опять вздохнул. Простонародью ложь дается с трудом, — но с таким же трудом оно и мыслит. Если Веглер состоял в подпольной коммунистической группе и был ловким саботажником (а это — единственное логическое предположение), то такая коровища могла, конечно, проморгать десятки важнейших улик. Разве только Веглер и вправду сошел с ума, как она считает.
— Ну что ж, дорогая, я думаю, вы можете идти домой. Вероятно, мне нужно будет опять повидаться с вами через несколько часов.
— Спасибо, герр комиссар.
— Вы уж простите, если я сказал вам что-нибудь обидное. На самом деле я очень добрый. Если бы вы знали меня лучше…
— Конечно, герр комиссар. — Берта встала.
Кер
— Никто не хочет любить полицейских. Для холостяка, вроде меня, это просто беда. — На какое-то мгновение глаза их встретились, и Кер весело подумал, что как женщина ни проста, а это она всегда поймет.
Он открыл дверь.
— Зиммель!
— Да, герр комиссар! — взвился тот.
— Пошлите человека проводить фрау Линг.
— Да не нужно, — возразила она. — Мне ведь недалеко.
— Нет, пожалуйста… уже поздно. У вас там есть кто-нибудь, Зиммель?
— Так точно, герр комиссар.
— Скажите, пусть приведет сюда поляка с фермы… Спокойной ночи, фрау Линг.
— Вы забираете моего поляка! — всполошилась Берта. — Да ведь у меня сено погниет, если пойдет дождь! Кто мне сложит его в сарай? И сейчас его надо снова копнить… Ох, пожалуйста, не надо!
— Я только задам ему несколько вопросов. Если не смогу отпустить его к утру, обещаю, что вам пришлют кого-нибудь другого. Ваше сено не погниет.
— Спасибо, спасибо, герр комиссар. Вы даже не представляете себе, до чего мне это нужно. Мне положено поставлять…
— Он был заперт в сарае всю ночь, ваш поляк?
— Да.
— Выйти он не мог?
— Нет. Ключ у меня.
— Ну что ж… отдыхайте, фрау Линг.
— Спасибо, герр комиссар.
Он проводил ее глазами, с удовольствием глядя, как твердо она ставит ноги и как колышется ее полный зад. Когда дверь закрылась, он вытащил последнюю сигару и, ругнув военный рацион, чиркнул спичкой. Его положение давало ему возможность покупать кое-что на черном рынке, но все же табаку всегда не хватало. Это было единственным и огромным лишением. Вздохнув, Кер поглядел на ручные часы. Он любил вести следствие обстоятельно и не спеша, чтобы хватало времени на обдумывание, и на отдых, и на систематический подбор показаний. Но что тут поделаешь, когда и зацепиться не за что? Приятное возбуждение от новой командировки, от двухчасового полета в специальном самолете уже прошло; сейчас его просто клонило ко сну.
Он прошел в угол, взял охапку вещей, принесенных из барака, где жил Веглер. и, вернувшись в кабинет, разложил вещи на столе. Их было немного: поношенный костюм из синей шерсти, белая, порванная под мышками рубаха, вылинявший рабочий комбинезон, четыре пары штопаных носков, пара грязного белья, полотенце, маленький кусочек эрзац-мыла. Кер вынул из кармашка своего портфеля бритву и осторожно подпорол подкладку веглеровского пиджака. Услышав шаги Зиммеля, он окликнул его.
— Да, герр комиссар?
— Вызовите мне руководителя ячейки того барака, где живет Веглер. И соседей Веглера.
— Есть, герр комиссар.
— Что-нибудь нашли в шкафчике на заводе?
— Только рабочие рукавицы, герр комиссар, и тряпку.
— Ладно. Ну, действуйте, Молниеносный.
Зиммель, сияя, бросился к телефону.
— Вы пробовали ухаживать за этой женщиной, Зиммель?
— За фрау Линг?
— Да.
— А как же. Все здешние эсэсовцы пробовали. Ничего не выходит.
— Веглер перешел дорожку?