Крест поэта
Шрифт:
Первым прими на борт!
Плыть, плыть, плыть
Мимо могильных плит,
Мимо церковных рам,
Мимо семейных драм...
Скучные мысли — прочь!
Думать и думать — лень!
Звезды на небе — ночь!
Солнце на небе — день!
Конечно, некрасовская деревня, некрасовская русская совесть стонет и стонет в русском Рубцове.
У Некрасова:
Иду на шелест нивы золотой.
Печальные убогие равнины!
Недавние и страшные картины,
Стесняя
Конечно, есенинская русская струна запределья, словно — из досотворения мира, словно — из скифского доязычества, способного слиться с вечным и грозным вселенским пространством, космосом необъятным, да, да, она, есенинская струна, разгадывая и проникая в тайны звезднотекучие, звучит:
И в голове моей проходят роем думы:
Что родина?
Ужели это сны?
Ведь я почти для всех здесь пилигрим угрюмый
Бог весть с какой далекой стороны.
Или:
Я нежно болен воспоминаньем детства,
Апрельских вечеров мне снится хмарь и сырь,
Как будто бы на корточки погреться
Присел наш клен перед костром зари.
Есенин — теплая стежка в июле. Есенин — дорога, знакомая и милая с детства. Есенин — русская изба с шепчущей божницей. Есенин — русский -облик Земли, вздох русский за краями Вселенной, русская синева, оберегающая нас, поэтов, от засухи души, от рыжего стального песка Гоби, шумящего надо всеми погибшими ручьями, реками и морями...
У Николая Рубцова есенинская лампада таланта светила в сердце и верностью звала его к русской выси.
Заря в разгаре —
как она прекрасна!
Да, в тяжелые минуты я мысленно утверждаю: Александр Пушкин, Михаил Лермонтов, Велимир Хлебников, Александр Блок, Сергей Есенин, Владимир Маяковский, Алексей Ганин, Сергей Клычков, Николай Клюев, Павел Васильев, Борис Корнилов, Дмитрий Кедрин, Павел Шубин, Борис Ручьев, Алексей Недогонов последовательно и вроде похоже погибли.
Но тут не смерть похожа на смерть у них, а у нас, у нас в России милой — одна и та же чертова мельница перемалывает русские кости русских поэтов, глуша и кромсая, в пыль растирая русское национальное слово, боясь и пугаясь: вдруг это слово достучится до гнева русского народа, а достучась — разбудит и обрушит его на хвостатое саранчовое племя дьяволов, умерщвляющих нашу Родину, ее траву зеленую, ее перещелки соловьиные...
Николай Рубцов, Вячеслав Богданов, Дмитрий Блынский, Павел Мелёхин, Иван Харабаров — где они?..
Спокойно и неколебимо говорю: «Никто из них не спился, никто!» Отравил их циничный яд «трибунальных троек», кровавый запах каменных камер Соловков и ржавая ледяная смерть проволочных зон Колымы: расстрельный ветер, прорубивший траурные просеки в русском народе, воет и воет над нами. А ветры войн?
Эх, Русь, Россия!
Что звону мало?
Что загрустила?
Что задремала?
Давай пожелаем
Всем
Давай погуляем!
Давай похохочем!
Прав Рубцов: нахохотались — как наплакались. И наплакались — как нахохотались. Россия!.. Россия!..
«Женщины, как мне кажется, — сожалеет рязанец Борис Шишаев, — ни на каплю не понимали Николая. Они пели ему дифирамбы, с ласковой жалостью крутились вокруг, но, когда он тянулся к ним всей душой, они пугались и отталкивали его. Во всяком случае те, которых я видел рядом с ним. Николай злился на это непонимание и терял равновесие».
Не спорю. Но, думаю, Рубцова больше злил и печалил общий «климат» семьи. На сто свадеб — восемьдесят разводов: такова, кое-где, статистика уже и тех лет. Семью мы разучились беречь. Детей мы разучились рожать. А без детей — жена вольная, муж — еще вольнее!
Получив как-то от Рубцова бандероль, я обнаружил чужие стихи. Но объяснила его записка: «Валь, напечатай пару штук, она добрая баба!» Она поспособствовала ему умереть...
* * *
Николай Рубцов в больницеНе какие-то московские случайные кружки и дворики, а материнская земля, отчий край, школа, детдом воспитали поэта. Литературный институт помог ему осмотреться в самом себе и в сверстниках, братьях Валентине и Эрнесте Сафоновых, Эдуарде Крылове, Владилене Машковцеве, Борисе Укачине, Юрии Кузнецове, Николае Буханцове, помог ему увидеть настоящее в слове, в творчестве.
Село Никольское, Вологодчина, Александр Яшин, Сергей Викулов, Василий Белов, Александр Романов, Виктор Коротаев и многие, многие, близкие ему по духу и боли писатели не дали пропасть совести и таланту Рубцова. И сам он успел сказать...
Обычный человек чует беду и смерть, а такой, как Николай Рубцов, несколько раз «явно» «переживает», «перечувствовывает» их мощным галактическим воображением, и не зря гибель крупного поэта — всегда «результат» его предреканий, не зря.
Трагическая кончина нескольких сверстников Рубцова была обусловлена их «предчувствиями», даже не покорными согласиями жертв со своими «предчувствиями», как некоторые формулируют, а была она обусловлена несправедливым, исковерканным, искореженным ходом жизни, обиранием трудящегося, забвением его традиций, традиций народа, опустошением человеческого обитания.
Возможно ли беспечно расти и развиваться ребенку, юноше, парню там, где на каждой версте братская могила, где на каждой разоренной и уничтоженной хуторской улице кирпично-мраморный столбик — список убитых войной соседей, как правило, почти все мужчины — убитые.
В такой «мирной» атмосфере рос и развивался неподкупный поэт, сын измученной России.
Николай Рубцов родился 3 января 1936 года, но не в селе Никольском, как сообщает Сергей Викулов, а в поселке Емецк Архангельской области. Осиротев, попал в детдом при селе Никольском на Вологодчине. Вологодчина выкормила мальца, подняла поэта. Вологда хоронила его. Вологда поставила ему памятник. Николай Михайлович Рубцов прожил немного — тридцать пять лет, 19 января 1971 года его не стало.