Крест в круге
Шрифт:
Его одним из первых допрашивали двое серьезных молодых людей с неподвижными, строгими лицами.
– Таратута был твоим другом?
– Да.
– Ты знал о готовящемся преступлении?
– Нет, не знал.
– Как же так? Вы были близкими друзьями, и он тебе ничего не рассказывал?
– Рассказывал.
– Что именно?
Борис молчал. Молодые люди не повышали голос, не раздражались и не угрожали. Они спокойно, методично, на протяжении нескольких часов повторяли одни и те же вопросы:
– Нас интересует, что именно тебе рассказывал Игорь Таратута. Вопрос понятен?
Борис помедлил в нерешительности.
– Понимаете… – сказал он очень тихо, – я не одобряю поступок моего товарища. Я считаю его неправильным. Но я знаю о причинах, толкнувших Таратуту на этот шаг…
«Прости меня, Игорек, я должен открыть им твою тайну. Иначе они никогда не поймут тебя!»
Молодые люди переглянулись и наклонились через стол к Борису.
– Что же это за причины?
– Отец Игоря, герой-фронтовик, привез с войны другую женщину. Светлану Андреевну, учительницу географии. Она стала его женой
Один из молодых людей встал из-за стола, медленно подошел к Борису и, наклонившись, громко, с расстановкой, проговорил ему в самое ухо, делая ударение на каждом слове:
– Отец Таратуты не возвращался ни с какой войны… И не привозил с собой никакой женщины… По той простой причине, что у Таратуты никогда не было отца. У него была лишь мать-алкоголичка, которая сдала его в детский дом, когда твоему другу был год от роду…
Он выпрямился и небрежно похлопал Бориса по щеке:
– Ступай обратно в корпус, дебил…Глава 9
К тому моменту, как Борис окончил школу и обрел долгожданную свободу, он был уже известным писателем. Солидные, «толстые» журналы охотно печатали его повести, а в издательстве «Советский Узбекистан» немалым тиражом вышла первая книга молодого автора.
Циклоп, который все эти годы не переставал навещать своего ученика, забирал все его книги, публикации, газетные рецензии и статьи.
– Им здесь не место, – объяснял он. – Они должны храниться у меня.
Расставшись с ненавистным интернатом, летом 1958 года Борис без труда поступил в Ташкентский педагогический институт и получил койку в общежитии. Началась совсем другая жизнь. Он спал сколько хотел, вволю гулял по залитым солнцем улицам, улыбаясь новому дню, посещал лекции и семинары, не простаивая часами в строю на перекличках, а вечерами в комнате общежития, открыто разложив на столе заветную тетрадь, писал…
«Я видел вчера змею. Даже двух змей. Они обвивали мою шею кольцом. Я проснулся в незнакомой комнате и сразу увидел женщину. Я сказал ей, что видел змей. А она рассмеялась, пересела ко мне на кровать, подвинулась ближе, и я увидел, как два черных солнца зажглись у меня перед глазами. Я провел дрожащей рукой по ее щеке, шее, плечу и маленькой, податливой груди.
– Ты… Назима? – спросил я.
– Нет, – ответила она. – Я твоя Галинка…»
– Что ты там все пишешь? – услышал он над самым ухом и, вздрогнув, обернулся.
Сосед с любопытством заглядывал из-за его плеча в тетрадь.
– Пожалуйста, уйди, – попросил Борис.
– А что, ты мне оторвешь нос за любопытство? – рассмеялся парень.
– Нет, – серьезно ответил Боря, – я выпущу тебе кишки…
– Сумасшедший! – беззлобно отреагировал сосед. – Ну и сиди как сыч один…
Борис даже «на воле» оставался затворником. Он плохо сходился с людьми, избегал общения с ними, и ребята в конце концов перестали обращать на него внимание. При нем обсуждали любые проблемы и вопросы так, словно его не было рядом. К нему перестали обращаться за советами или с житейскими просьбами. Ему могли погасить свет в уборной не из вредности и не шутки ради, а просто потому, что забывали, что он – внутри. В присутствии Бориса студенты могли даже беззастенчиво заниматься любовью.
Однажды он допоздна засиделся с тетрадкой за столом в комнате общежития. Его сосед привел девушку. Такие визиты можно было оставить незамеченными, купив бутылку портвейна коменданту общежития.
Молодые люди прошли в комнату, не обратив поначалу никакого внимания на сгорбленную фигурку, застывшую в круге света настольной лампы. Уже через минуту они сладко целовались, лежа на кровати. На пол мягко упала рубашка, за ней – блузка, потом брюки и юбка. Через мгновение на горку небрежно сброшенной одежды опустились бюстгалтер и кружевные трусики.
Девушка извивалась всем телом и громко постанывала. Она выпустила из объятий шею молодого человека и откинулась на спину. Ее красивое, будто нарисованное мягкой акварелью тело лежало поперек кровати. Она запрокинула голову, держа ее на весу. Темные волосы касались холодного пола, вырисовывая на нем чувственные невидимые линии. Маленький, нежный подбородок дрожал, устремленный в потолок, а пухленькие губки бледнели, высвобождаясь из плена жарких поцелуев.
На какое-то мгновение полуприкрытые, подернутые дымкой блаженства глаза девушки встретились с широко раскрытыми от ужаса глазами Бориса. Он замер за столом над своей тетрадкой, не в силах оторвать взгляда от происходящего.
Девушка вскрикнула и резко села на кровати, стыдливо и спешно прикрывая наготу краешком одеяла. Молодой человек потерял равновесие и грохнулся коленями в пол.
– Ты чего? – задыхаясь, спросил он.
– Мы… не одни, – пролепетала его подружка, кивая на застывшего в пятне настольного света Бориса.
Тот сидел, задыхаясь от ужаса, цепенея от ядовитого, ледяного отчаяния.
Его Галинка лежала перед ним, запрокинув голову, рассыпав прекрасные темные волосы, прогибаясь всем телом под хлесткими, упругими толчками отвратительно-голого великана. Эта мужская обнаженная громоздкая плоть казалась еще более омерзительной и чужеродной рядом с прекрасным,
Еще секунда, и Галинка вскинет руку, навсегда преграждая Боре путь к себе, к своему сердцу, к своей любви. Она посмотрит на него испуганно и укоризненно, а потом провалится в оглушающую, бесконечную бездну, исчезнет из его жизни, растворясь в жутком, таинственном свечении, всплывающем от земли.
Борис почувствовал приступ дурноты. Виски опять сковало тупой болью, а тусклая настольная лампа поплыла перед глазами, множась и рассыпаясь на мириады угасающих огоньков, как в пыльной стеклянной витрине запертого на ночь магазина.
Он покачнулся, ухватившись за край стола, и застонал. Еще через мгновение Бориса вырвало прямо на пол. Он вскочил на ноги, опрокинув стул, и, покачиваясь, бросился к выходу.
– Крест!– На тебе лица нет! – воскликнул Циклоп.
Боря поморщился от нового приступа головной боли.
– Мне кажется, мой мальчик, ты устал от людей, – вздохнул учитель.
– Как это может быть? На воле нельзя устать от людей!
– Это парадокс, – уверенно кивнул Циклоп. – Как тебе объяснить… Помнишь детей-блокадников? Вырванные из лап смерти, изможденные, голодные и обессиленные, они набрасывались на еду и опять попадали в лапы смерти. Их крохотные сморщенные желудки попросту не выдерживали такого изобилия. – Он обнял Бориса. – Тебе нужно отдохнуть. Иначе твое сердце не выдержит испытания свободой. Тебе нужно побыть одному. Какое-то время…
Боря молчал. Он знал, что учитель ошибается, но не пытался возражать.
– Я все устрою, – продолжал Циклоп. – У тебя будет временный кров. И будет покой. Пока ты не привыкнешь к людям, не перестанешь бояться их и испытывать перед ними чувство вины.Несмотря на то что Бориса тяготила мысль о полном уединении, он почувствовал себя комфортно на новом месте. Пожалуй, впервые за долгие годы ему было настолько хорошо и удобно. Юноше никто не мешал, не досаждал вопросами, не требовал внимания. Никто не шумел, не кричал, не пел. Никто не выключал ему свет в уборной и лампу на письменном столе. И сам он никому не мешал. Не путался под ногами, не смущал своим присутствием любвеобильных приятелей, не раздражал сонных соседей включенной лампой и шорохом карандаша по бумаге. Эта маленькая светлая комната с узкими подоконниками и белоснежными, легкими занавесками на окнах стала его настоящим домом. Быть может, потому, что она была похожа на его собственный внутренний мир – тихий, светлый, спокойный. Мир, в котором никого и ничего не было, кроме книг и фантазий. И еще – надежды. Надежды на то, что он будет счастлив.
Впервые в жизни Борис был окружен только своими книгами. Циклоп их уже не забирал у него. Они лежали везде: на подоконнике, на столе, на стульях и даже на полу. А он все писал и писал…
Через год Бориса приняли в Союз писателей Узбекистана, а еще через три года произошло событие, после которого прятаться от людей было уже нельзя: Боря Григорьев стал лауреатом Государственной премии Узбекской ССР им. Хамзы.
– Хватит затворничать! – весело сказал он сам себе, распахивая занавески на окнах. – Пора выходить в свет!Лауреатство Бори совпало в его жизни с одним знаменательным знакомством.
Перед тем как вывести Бориса «в свет» из его маленькой комнаты, Циклоп нанес ему визит. Он пришел не один.
– Знакомься, – сказал учитель. – Это Матвей Сергеевич Лифанов – тот самый человек, который любезно уступил тебе на время эту комнату.
Матвей, улыбаясь, протянул Борису мягкую ладонь.
– Здравствуй, лауреат! – сказал он приветливо.
Боря смутился:
– Вы знакомы с моими произведениями? – Он обвел взглядом разбросанные по комнате книги и журналы.
– Я знаю о тебе все, – важно произнес Лифанов. – Или – почти все…
Ему было немногим за тридцать. Коренастый, темноволосый, с большим мясистым носом и необычайно живыми глазами, Матвей смотрел на Бориса снизу вверх, но при этом излучал совершенно неоспоримое превосходство. Он говорил отрывисто, громко, часто похохатывая не к месту и всегда умудряясь заглянуть собеседнику прямо в глаза. С самого начала он вел себя как человек, от которого зависит Борина судьба.
Бориса это раздражало. Несмотря на свой дар, он понятия не имел, какая фатальная роль уготована этому коренастому человеку в его собственной жизни и в жизни его сына.
Кроме того, для Бори всегда оставалось загадкой, что связывало Циклопа с этим неизвестно откуда взявшимся Матвеем. Он ломал голову, какие взаимные интересы могут быть у этих совершенно разных и по характеру и по возрасту людей.– У тебя начинается самостоятельная трудовая жизнь, – сообщил Борису Лифанов. – Благодаря хлопотам Николая Давыдовича ты будешь сотрудником Республиканского архива. Поздравляю!
Циклоп хлопнул Борю по плечу и подмигнул:
– Это тот самый архив, в который ты мечтал попасть! Только сейчас он находится не в сарае, а в современном многоэтажном здании. Я же говорил тебе: мечты сбываются!
– Сотрудником архива? – Борис поморгал. – А… мои книги?
– Книги подождут, – отрезал Матвей. – Они останутся здесь. Не таскать же их с места на место, правда? Кроме того, где же еще черпать материал литератору, как не в архиве? – И он хохотнул.
– Спасибо… – Боря замялся. – Но я хотел бы… писать. И еще учить детей литературе. Как Николай Давыдович…
Циклоп серьезно посмотрел ему в глаза.
– Ты будешь учить детей. Обещаю тебе. Поработаешь какое-то время в архиве, а потом приступишь к занятиям. По четвергам. Во Дворце пионеров.
Борис подумал, что ослышался:
– «Литературные четверги»?