Крест. Иван II Красный. Том 1
Шрифт:
Широколицый татарин с надсадным хрипом, будто барана рубил, замахнулся мокрым от крови топором. И всё объяла собою бесконечная бездна отчаяния, сомкнулась и поглотила тверского князя.
Когда Узбеку доложили, что воля его исполнена, враги его лежат на убойном дворе и у них побледневшие лица и почерневшие телесы, он молвил:
— Просто такова их судьба... Когда приветствуют Вас каким-либо приветствием, то приветствуйте их ещё лучшим или отвечайте таким же.
Беги
В последнюю ночь октября были туман и луна. В сырой тишине жирно чмокали капли, падавшие с крыш, — дождь лил целый день и прекратился только к вечеру. Мутный и белёсый внизу, туман вверху делался прозрачным и розовым от лунного света.
Свечи в покоях московского подворья горели тускло, чадили. Должно, от сырости. Алексей Босоволоков покачал головой и сказал, что это не к добру. Семён бросил ему, он как баба.
Приказали подать вяленого винограда, чтобы скоротать время. Только уселись вокруг стола, залаяли во дворе собаки, раздался знакомый гортанный говор — татары прибыли.
Алёша Босоволоков выдохнул:
— Вот оно...
Семён кинул на него бешеный взгляд.
Они вошли в армяках, с которых текло, сияя улыбками, так что глаза у них совсем исчезли, поставили на стол блюдо с большим арбузом:
— Великий хан велел передать князю Семёну и братьям его, что с любовью и честью их на Русь отпускает. — И вышли при полном молчании русских.
Зачавкали, разъезжаясь по грязи, копыта лошадей, и вдруг разом завыли все собаки.
— Чего они? — спросил Иванчик. Кроткие глаза его таили испуг.
— Пахнет им чем-нибудь, — сказал Босоволоков.
— Чем, татарами?
Ему никто не ответил.
Вельяминов уныло сообщил, что у него всё уложено, хоть завтра выезжать.
И опять никто не отозвался, словно и не рады были своему освобождению. Тогда Вельяминов начал длинно рассказывать, как тут всё дёшево, вон купец Филимон Чеглок привёз из Шираза амбру, сандал да мускатный орех, продал с половинной прибылью, закупил тут китайский шёлк-сырец, да камку, да атлас, да русское полотно, повёз в Ургенч и Герат, где русское полотно дало прибыль втрое противу цены) за которую Чеглок взял его.
Иван рассеянно потянул арбуз за хвостик, а тот вдруг рассеялся, распался на блюде алой, кровавой грудой. Так он был заранее искусно нарезан.
— Я не стану есть! — вскрикнул Андрейка.
— Пошто?
— Не хочу. Даже глядеть не могу. — Он выскочил из-за стола.
Все с суеверным страхом глядели на блюдо. Никто не притронулся к сочным кускам. Татары ничего просто так не дарят, всё с намёком. К чему бы это?
Только Иван взял скользкое чёрное семечко, покатал его в пальцах:
— А откуда семечко знает, что оно должно вырасти арбузом, а не
На него посмотрели молча, с укором, как на глупого.
Со двора донеслось жалобное лошадиное ржание. Вошёл слуга, тоже мокрый и встревоженный:
— Князь, чужой конь какой-то к нашему двору прибился, седло на боку богатое, и губы удой рваные. Кабыть, князя тверского конь.
— Вот оно, свершилось, — тихо сказал Босоволоков.
Семён вскочил:
— Беги на тверское подворье, жеребца им отведи, узнай, что там и как.
Слуга побежал.
— Что свершилось-то? — шёпотом повторил Иван. — А-а, боярин?
Брат перебил его:
— Василий, прикажи закладывать и седлать немедленно. Лодии наши пускай просушат, просмолят, до весны упрячут. Спать мы ноне не будем.
— Может, пождём, когда дождь кончится? — Толстому Василию не хотелось хлопотать по темени и сыри.
— Может, пождём, пока Узбек передумает? И вот этак в Москву заместо нашей головы арбуз пошлёт? — закричал Андрей.
Вывалились во двор, в туман. Было тепло и особенно тихо.
— Ровно тати уходим, — шепнул Иван Андрейке.
Тот дёрнулся всем телом:
— Мочи нету, гадует меня, блевану сейчас.
— Уймись, что ты!
Из конюшни быстро выводили лошадей, беззвучно выкатывали хорошо смазанные повозки. Иван с облегчением вскочил на своего коня, ощутив как родное его тепло сквозь влажную, в туманной мороси шерсть.
— Князь, а князь? — осторожно, вполголоса кликал, толкаясь между всадниками, слуга, бегавший к тверичанам.
— Ну, что? — Семён склонился к нему с седла.
— в грязи, слышь, лежат на убойном дворе у татар.
— Оба? — Голос Семёна дрогнул.
— Оба, да. И Фёдор, и великий князь, все изрубленные. А бояре разбежались и попрятались незнамо где. Ни одного на подворье нет. Но вроде Беркан с Черкасом разрешили собрать куски эти, то есть тела, и на Русь везти.
— Господи, помяни в царствии Твоём раб новопреставленных! — Семён перекрестился. Иван тоже, попросил брата:
— Андрейке не говори пока.
— Знаю. Трогай. Идти ухо в ухо, хвост в хвост, чтобы не блукать, отставши.
Волга ещё не замёрзла, но по ней уже несло шугу и блинчатый лёд, о водном пути не могло быть речи.
То ли кони были малообъезженные и нравные, то ли передалось им возбуждение седоков, но вели они себя беспокойно, скалили зубы, норовя укусить за руку, взбрыкивали, лягались.
Покидали Сарай обходом, по окраинам. За иглой минарета ветер гнал рваные облака, сквозь которые просвечивала сукровичная луна. Это к ветру. Со степи шла режущая осенняя стынь с запахом вянущей полыни.
Глава восьмая