Крестики-нолики
Шрифт:
— Постойте…
— Приятного купания, Ребус!
Чьи-то руки схватили меня за ноги и за туловище. Во тьме мешка, насквозь продуваемый яростным ветром, я начал сознавать, что совершаю серьезную ошибку.
— Постойте…
Я почувствовал, что вишу в воздухе, в двухстах футах над уровнем моря, и чайки, пронзительно крича, требуют сбросить меня вниз.
— Постойте!
— Что, Ребус?
— Снимите хотя бы этот чертов мешок! — Доведенный до отчаяния, я уже вопил.
— Бросайте ублюдка!
И тут они выпустили меня из рук. На мгновение я будто завис в воздухе,
Я упал на твердую землю.
И лежал, пока вертолет не приземлился. Со всех сторон доносился смех. Вновь звучала иностранная речь. Меня приподняли и поволокли в камеру. Я был рад, что на голове у меня мешок. Благодаря ему никто не видел, что я плачу. Набегая волнами, ужас и облегчение пронизывали меня, как электрические разряды, с головы до кончиков пальцев.
За мной с шумом захлопнулась дверь. Потом я услышал за спиной какое-то шарканье. Чьи-то руки возились с узлами моих веревок. Вот мешок полетел в сторону, и через несколько секунд, привыкнув к свету, я вновь обрел зрение.
И с изумлением увидел перед собой лицо, которое показалось мне моим собственным. Еще один неожиданный поворот в игре. Потом я узнал Гордона Рива — в тот же миг он узнал меня.
— Ребус? — вымолвил он. — А мне сказали, что ты…
— Про тебя мне сказали то же самое. Ну как ты, дружище?
— Отлично. Господи, как я рад тебя видеть!
Мы обнялись, слабые, как дети, с восторгом ощущая дружескую, человеческую близость, обоняя запахи страдания и стойкости. У него в глазах были слезы.
— Это и вправду ты, — прошептал он. — Мне это не снится.
— Давай сядем, — предложил я. — Ноги почти меня не держат.
Если честно, то это он не очень твердо держался на ногах, опираясь на меня как на костыль. Он с удовольствием сел.
— Расскажи о себе, — попросил я.
— Какое-то время я поддерживал форму. — Он похлопал себя по ноге. — Делал отжимания и прочие дурацкие упражнения. Но вскоре начал валиться с ног от усталости. Меня пробовали пичкать галлюциногенами. Мне и теперь невесть что мерещится прямо наяву.
— А меня усыпили каким-то снотворным.
— Нет, не наркотики — совсем другое дело. А еще есть автоматический шланг. Меня, по-моему, раз в день обливали. Вода ледяная! И, кажется, я ни разу не успел обсохнуть.
— Как ты думаешь, сколько времени мы здесь находимся?
«Неужели я выгляжу таким же больным, как он? — думал я. — Не может этого быть!» О падении с вертолета он не упомянул. Я решил об этом помалкивать.
— Слишком долго, — ответил он. — Просто чертовски долго!
— Ты же всегда говорил, что для нас готовят нечто особенное. А я тебе не верил, прости господи!
— Я не совсем это имел в виду.
— И все же они интересуются именно нами.
— То есть?
В тот момент моя смутная догадка переросла в уверенность:
— Ну, когда наш часовой в ту ночь заглянул в палатку, у него в глазах не было удивления, а страха и подавно. По-моему, те двое знали обо всем с самого начала.
— Чего же они, собственно, от нас
Я посмотрел на него. Он сидел уткнувшись подбородком в колени.
Мы являли собой жалкое зрелище: полуживые, изможденные, покрытые нарывами, болезненными, как укусы голодных летучих мышей-вампиров. Пересохшие рты изъедены язвами. Волосы выпадают, зубы шатаются. Но силы у нас еще оставались. Одного я никак не мог понять: почему нас посадили вместе, если поодиночке мы оба были уже близки к тому, чтобы не выдержать и сломаться?
— Так чего же все таки они добиваются?
Возможно, нас пытались убаюкать ложным чувством безопасности, а потом закрутить гайки по-настоящему. Как сказано у Шекспира: «Пока мы стонем: „Вытерпеть нет силы“, еще на деле в силах мы терпеть» [3] . Тогда я еще, наверно, этого не знал, но теперь знаю. Впрочем, оставим это, что сказано — то сказано.
— Не знаю, — сказал я. — Сдается мне, они нам объяснят, когда сочтут нужным.
— Тебе страшно? — вдруг спросил он. Взгляд его был устремлен на обшарпанную дверь камеры.
3
У. Шекспир, «Король Лир». Пер. Б. Пастернака. (Прим. ред.)
— Наверно, да.
— Ну, конечно, тебе чертовски страшно, Джонни. Я, например, очень боюсь. Помню, в детстве мы с ребятами шли однажды по берегу реки неподалеку от нашего района. Река вздулась. Целую неделю дождь моросил не переставая. Это было сразу после войны, и в округе было много разрушенных домов. Мы направились к верховью реки, и дошли до сточной трубы. Я играл с ребятами постарше. Не знаю почему. Они глумились надо мной во всех своих дурацких играх, но я продолжал с ними водиться. Наверно, мне нравилось играть с ребятами, которых смертельно боялись мои сверстники. И поэтому, хотя старшие обращались со мной как с последним дерьмом, благодаря им я получил возможность помыкать младшими. Понимаешь?
Я кивнул, но он на меня не смотрел.
— Труба была не очень широкая, но длинная и находилась высоко над рекой. Они сказали, что я должен первым перейти по трубе через реку. Боже, как я испугался! Черт возьми, я был так напуган, что ноги перестали меня слушаться и я застыл на полпути. А потом из моих коротких штанишек потекла по ногам моча. Они это заметили и засмеялись. Они смеялись надо мной, а я не мог убежать, не мог пошевелиться. Потом они ушли, бросив меня там.
Я вспомнил смех, который слышал, когда меня волокли прочь от вертолета.
— А с тобой в детстве бывало когда-нибудь такое, Джонни?
— По-моему, нет.
— Тогда какого черта ты пошел в армию?
— Хотел удрать из дома. Видишь ли, мы с отцом не ладили. Он больше любил моего младшего брата. Я чувствовал себя лишним.
— У меня никогда не было брата.
— У меня тоже — в настоящем смысле слова. У меня был соперник.
Сейчас я выведу его из этого состояния.
Не смейте.
Это ничего нам не дает.
Не прерывайте его.