Крестики-нолики

Рэнкин Иэн

Но мне было наплевать на испытания. Меня волновало другое. Что же получается? Я променял дружбу на этот неофициальный «разбор полетов». Променял любовь на эти самодовольные улыбки. А в ушах у меня все еще звучали вопли Гордона. «Отмщение, отмщение!» — вот что слышал я в его крике. Я положил руки на колени, наклонился вперед и заплакал.

— Ублюдки, — сказал я. — Какие же вы ублюдки!

И будь у меня в тот момент браунинг, я бы проделал в их ухмыляющихся физиономиях большие дырки.

Меня обследовали еще раз, уже

более тщательно, в военном госпитале. В Ольстере действительно началась гражданская война, но я думал не о ней, а о Гордоне Риве. Как он там? Сидит ли еще в той вонючей камере, оставшись в одиночестве из-за меня? Не потерял ли окончательно рассудок? В его судьбе я винил себя — и снова плакал. Мне дали коробку бумажных платков. Время шло, но легче мне не становилось.

Теперь я неутешно плакал целыми днями напролет, принимая близко к сердцу любую мелочь, терзаясь угрызениями совести. Меня мучили ночные кошмары. Я подал прошение об отставке. Я потребовал, чтобы мне дали отставку. Прошение удовлетворили, хотя и неохотно. Не такой уж я был важной персоной — всего лишь подопытным кроликом. Я уехал в маленькую рыбацкую деревушку в Файфе и гулял там по покрытому галькой пляжу, приходя в себя после нервного срыва и стараясь не думать обо всем происшедшем. Я затолкал самый тягостный эпизод своей жизни в укромные утолки памяти, пряча его под надежный замок, учась забывать.

И я забыл.

А армейское начальство рассталось со мной по-хорошему. Они выдали мне денежную компенсацию и нажали на множество тайных пружин, когда я решил, что хочу пойти на службу в полицию. О да, на их отношение ко мне я пожаловаться не могу; но они ни слова не сказали мне о моем друге и запретили его разыскивать. Я для них умер, я нигде у них больше не числился.

Я был неудачником.

И я по-прежнему неудачник. Распавшийся брак. Похищена моя дочь. Но теперь мне все ясно. Все встало на свои места. По крайней мере я знаю, что Гордон жив, хоть и не совсем здоров, и знаю, что он похитил мою девочку и намерен ее убить.

И убить меня, если удастся.

А чтобы вернуть дочь, мне, наверно, придется убить его.

И теперь я это сделаю. Да поможет мне Бог, я непременно сделаю это.

Часть V

Крестики и узелки

23

Когда Джон Ребус пробудился от своего сна, такого глубокого, полного сновидений, он обнаружил себя сидящим в кресле. Над ним, настороженно улыбаясь, стоял Майкл, а Джилл ходила взад и вперед по комнате, глотая слезы.

— Что случилось? — спросил Ребус.

— Ничего, — ответил Майкл мягко.

И тут Ребус вспомнил, что Майкл его загипнотизировал.

— Ничего?! — воскликнула Джилл. — Это, по-вашему, ничего?

— Джон, — сказал Майкл, — я и понятия не имел, какие чувства ты испытывал по отношению к старику и ко мне. Мне очень жаль, что мы заставляли тебя страдать.

Майкл положил руку на плечо брату — брату, которого никогда не знал.

Гордон, Гордон Рив. Что

с тобой случилось? Весь грязный и оборванный, ты кружишь вокруг меня, как песок на продуваемой ветром улице. Названный брат. У тебя моя дочь. Где ты?

— О господи! — Ребус уронил голову на грудь и зажмурился. Джилл погладила его по голове.

За окном светало. Птицы вновь неутомимо выводили свои рулады. Ребус был рад, что они зовут его обратно в реальный мир. Они напомнили ему о том, что там, за стенами его квартиры, кто-то, возможно, чувствует себя счастливым: любовники, просыпающиеся в объятиях друг друга, или человек, который вдруг понимает, что сегодня у него выходной, или пожилая женщина, благодарящая Бога за то, что Он подарил ей еще один день жизни.

— Вот уж воистину потемки души, — проговорил он, поеживаясь. — Здесь холодно. Наверно, горелка погасла.

Джилл вытерла слезы и скрестила руки на груди.

— Нет, здесь довольно тепло, Джон. Послушай, — медленно, вкрадчиво заговорила она, — нам нужны точные приметы этого человека. Я знаю, это неизбежно будут приметы пятнадцатилетней давности, но с них следует начать. Затем нужно установить, что произошло с Ривом после того, как ты его бро… как ты с ним расстался.

— Эти сведения наверняка засекречены, если вообще существуют.

— И необходимо рассказать обо всем шефу. — Джилл продолжала говорить, словно Ребус ее и не перебивал. Она сосредоточенно смотрела прямо перед собой. — Необходимо найти этого подонка.

Голоса звучали тихо, как в комнате умершего, хотя на самом деле им довелось присутствовать при рождении — рождении памяти. О Гордоне Риве. О шаге за пределы той холодной, беспощадной камеры. О том, как он покинул…

— А ты уверен, что этот Рив — именно тот тип которого ты ищешь? — Майкл наливал еще виски.

Ребус посмотрел на протянутый ему стакан и покачал головой:

— Нет, мне не надо, спасибо. У меня и так в голове шумит. Да, теперь я не сомневаюсь, что за этим стоит Рив. Письма — крестики и узелки. Нетрудно разгадать эту шараду. Рив наверняка считает меня тупицей. Он несколько недель посылал мне письма, а я не сумел понять их смысл… Я не уберег тех девочек… И все потому, что не смог посмотреть в лицо фактам… фактам…

Джилл, стоявшая у него за спиной, наклонилась и положила руки ему на плечи. Джон Ребус вскочил со стула и резко повернулся к ней. Рив! Нет, это Джилл, Джилл.

Он покачал головой, молча прося прощения. Потом залился слезами.

Джилл посмотрела на Майкла, но тот уже потупил взор. Она крепко обняла Ребуса и не отпускала его больше от себя, шепотом твердя ему, что это она, Джилл, рядом с ним, а не какой-нибудь призрак из прошлого. Майкл спрашивал себя, во что это он ввязался. Он еще никогда не видел, как плачет Джон. И вновь его захлестнуло чувство вины. Он прекратит свои делишки. Ему это больше не нужно. Он затаится, будет тише воды, ниже травы, и пускай поставщик ищет его, пока не надоест, а покупатели найдут себе новых продавцов. Он это сделает — не ради Джона, а ради своего же блага.