Крестная мать
Шрифт:
Главреж облобызал всех, кто попался ему под руки. Остался доволен и Саней Зайцевым: коньяк на того действовал благотворно — парень чувствовал себя вполне раскованным, дерзким.
И снова распахнулся занавес. На сцене — барский дом и сад, в глубине шалаш. Крестьянские девки работают в саду: что-то носят, убирают, хихикают, негромко поют. Староста имения, лежа на копешке, вольно спрашивал Митю:
— Вот вы, барчук, все книжки читаете, а книжка не уйдет, и погулять надо.
— Никого что-то на примете нету, — отвечал Митя.
— Как так? Гляньте, сколько баб, девок!
— Девки только манят. На девок надежда плохая.
— Не манят, а обращения вы не знаете.
— Ничего бы я не стал скупиться, будь дело верное.
— А не станете, все будет в лучшем виде. Вон, Ален-ка — чего лучше? Бабенка ядовитая, молоденькая, муж — на шахтах. Только и ей какой-нибудь пустяк надо сунуть. Истратите, скажем, на все про все пятерку, мне на табачишко…
— За этим дело не станет, — отвечал Саня-Митя, расслабленно и сладко потягиваясь. Чувствовал себя Зайцев великолепно: выпил в кабинете у Захарьяна «Белого аиста», наигрался в первом действии с Катей — аж в паху ломило. Теперь предстояла сцена в шалаше. Ну, Марийка, погоди!
Староста позвал Аленку:
— Иди, посиди с нами. Барин тебе слово хочут сказать.
Марийка-Аленка, занятая работой, лишь усмехнулась.
— Иди, говорю, дура! — повысил голос староста.
Аленка подбежала, присела на корточках возле Мити, засмеялась:
— А правда, барчук, что вы с бабами не живете? Как дьячок какой.
— А ты почем знаешь, что не живут? — спросил староста.
— Да уж знаю. Слышала. Они не можут. У них в Москве есть.
— Подходящих для них нету, вот и не живут, — отвечал староста. — Много ты понимаешь.
— Как нету? Сколько баб, девок… Вон, Анютка…
— Нам Анютка не нужна, нам надо почище, поблагороднее, — рассуждал староста. — Мы знаем, кого нам надо. Ты-то вот, что хвостом вертишь? А?
— Нет-нет! — Аленка вскочила. — Лучше Анютки никого не найдете. Уж я знаю. Или, вон, Настька — она в городе жила, ходит в чистом.
— Ну будет, молчи, — грубо сказал староста. — Занимайся своим делом, побрехала и будет. Меня и так барыня ругают, говорят, они у тебя только охальничают…
Аленка убежала, взялась за вилы.
Потом следовала сцена встречи Аленки и Мити в лесу, хорошо сделанная на репетициях и принятая зрителями дружными аплодисментами. И наконец — сцена в шалаше.
Зал, наэлектризованный увиденным, замер — ждал супероткровенного, обещанного всем строем спектакля, его режиссурой и игрой актеров. Нездоровым ожиданием было пропитано все — напряженное внимание в зрительских рядах, нехорошее какое-то волнение, перешептывание, нервное шуршание женского платья, сдавленный мужской смешок, многозначительное покашливание… Триста с лишним пар глаз буквально впились в происходящее на сцене, рассматривали каждую деталь в одежде персонажей, зрители с повышенным вниманием вслушивались в голоса актеров, в их интонации. Оказывается, в таком спектакле все было важно, все имело значение, не случайно подчеркивалось постановщиком и актерами. И Саня с Марийкой, помня наставления Захарьяна, не спешили, давали зрителям увидеть в деталях то, что им хотелось показать, на что режиссер решил обратить их внимание.
…Митя сидел возле шалаша, и беспокойно вскакивал, прислушивался — не идет ли Аленка? Потом прохаживался туда-сюда, гладил себя ненароком по низу живота, легонько стонал, а в зале понимающе и сочувственно хихикали.
Аленка вскоре появилась: голову ее укрывала поднятая вверх юбка — только глаза и сверкали. В зале этот чисто женский маневр конспирации встретили с пониманием, зааплодировали весело — правильно, девка, молодец! Ишь, додумалась! А чего — мужняя жена, все-таки. Вдруг узнают?!
Митя прижал ее к груди, потом
— На! Как договаривались. Без обмана.
Аленка кивнула, сунула деньги за пазуху. Оглянулась вокруг.
— Ну, скорее, что ли, барин! А то увидют.
Саня-Митя однако не торопился.
— Ты погоди, чего так спешить? — И взял Аленку за грудь.
Она хлопнула его по руке, погрозила пальцем.
— Никак нельзя, барин. Делайте свое дело и побыстрее. А то увидют.
— Да кто тут увидит, что ты?! Кто сюда теперь придет?.. Ты вот что… ты бы сняла юбку.
Марийка-Аленка замахала руками:
— Ой, что вы, барин! Как можно… хи-хи… голой. Не в бане.
— Я знаю, ты меня стесняешься, — и сам Митя-Саня стал раздеваться.
Аленка закрыла лицо руками, а потом вдруг шагнула к Мите, обняла. Зашептала громко, горячо:
— Ну хоть и так, барин. Хорошо. Только не надо тут, с краю. В шалаше, вон, темно, айда… — И увлекла его за собой.
Четыре синих и желтых «юпитера» проливали с двух сторон на сцену неестественный, мертвый свет. В этом свете, в глубине шалаша, копошились два обнаженных уже молодых тела. Движений было много, актеры вели эротическую сцену не спеша, как им и было велено — зритель должен был насладиться видом жарких объятий, звуками смачных поцелуев, охами и стонами, касаниями женской груди и бедер, различными позами… Круг на сцене между тем медленно поворачивался, шалаш выплывал из глубины сада, приближался к зрителям, давая им возможность получше рассмотреть, как бы — поучаствовать в том, что происходило на подмостках. А там дело шло, кажется, к самому что ни на есть натуральному половому акту. Света на сцене как-то незаметно прибавилось, зажглась еще пара «юпитеров», сильные лучи мягко, но продуманно, со смыслом, выхватывали из темноты шалаша то согнутые ноги Марийки-Аленки, то взмокшую от пота спину Сани-Мити, его мощно работающий торс, то руки, которые сплелись в согласии, то растерянные, обезумевшие глаза…
Марийка наконец поняла, что сейчас может произойти, чего Саня добивается. Конечно же, у него зашел ум за разум, это все вино наделало, коньяк, он сказал, что немного выпил… а теперь, вот, потерял голову. Она билась под его откровенным напором, в страхе извивалась под его сильным, хорошо сложенным телом, царапалась, вырывалась.
— Саня, ты с ума сошел, что ты делаешь?! — вне себя шептала Марийка, пытаясь незаметно для зрителей столкнуть Зайцева с себя. — Идиот! Опомнись!
Но освободиться от крепких объятий Зайцева было не так-то просто, Марийке никак не удавалось. К тому же она ни на секунду не забывала о роли, о том, что спектакль продолжается, что Аленка должна вести себя по роли естественным образом. И — борясь со всем миром, навалившимся на нее, со слезами в голосе, на пределе отчаяния — Марийка выкрикивала первое, что ей пришло в голову:
— Барин!.. Ну что вы делаете, барин?! Как можно?! Увидют же!
В зале эти вскрики вызвали смех — контрастней и глупее фразы в такой момент не придумаешь: сама же пришла, подзаработать, а теперь… Но утопающий хватается за соломинку, это известно, кричи что хочешь.
Марийка тонула — окончательно шла на дно ее репутация, маралось ее имя, зачеркивалось человеческое достоинство. На глазах у всего честного народа ее откровенно, по-скотски, насиловали, и она ничего не могла с этим поделать! Как объяснишь зрителям, журналистам, всем, кто видел сейчас ее позор, что такого в пьесе и на репетициях не было, что Зайцев, судя по всему, потерял над собой контроль, забыл, где находится, вообще переступил грани дозволенного. И он еще ответит за это, подонок…