Крестный отец
Шрифт:
В саду за домом заиграл квартет. Все были в сборе. Дон Корлеоне отбросил мысли о полицейских и вместе с сыновьями направился к гостям, чтобы возглавить застолье.
Огромный сад вмещал уже несколько сот человек: одни танцевали на деревянной эстраде, усеянной цветами, другие восседали за длиннейшими столами, плотно заставленными всевозможной едой, по-южному острой и пряной, и кувшинами с темным самодельным вином. Невеста, Конни Корлеоне, во всем своем свадебном великолепии помещалась за специальным столом на отдельном помосте вместе с новобрачным, подружкой и шаферами. Они представляли живописное зрелище в старо-итальянском стиле. Хотя жениху это было не очень по вкусу, Конни согласилась справлять свадьбу так, как исстари заведено в Италии, чтобы порадовать отца, которому она не угодила уже самим выбором
Конни Корлеоне не была красавицей, а с годами обещала стать нервной и сварливой. Но сегодня в белом подвенечном платье она почти преобразилась. Опустив под столом руку на колено мужу, она влюбленно смотрела на него и не могла насмотреться. Карло Рицци в ранней юности некоторое время трудился в пустыне, на тяжелой физической работе, и мышцы, которые он себе там накачал, выпирали из жениховского фрака. Сейчас Карло нежился в обожании своей молодой жены и в ответ на ее восторженные взгляды подливал вина в бокал, ухаживая за ней с подчеркнутой любезностью, будто исполнял роль жениха в каком-то спектакле. Зато огромный шелковый кошель, куда скрывались туго набитые конверты, прикрепленный по обычаю к правому плечу новобрачной, вызывал у него откровенный и вовсе не наигранный интерес. Он то и дело косил в его сторону глазом. Сколько там? Десять тысяч? Двадцать? Карло Рицци удовлетворенно улыбался. Это ведь только начало. Женитьба вводила Карло в поистине королевскую семью. Теперь так или иначе о нем обязательно позаботятся.
Шелковый кошель невесты с интересом изучал и один из молодых гостей в толпе, смахивающий несколько на прилизанного хорька. Но чисто по привычке — Паоло Гатто совсем не собирался похищать его. Просто сама мысль о том, как это можно сделать, позабавила Паоло. Он развлекался пустой фантазией от нечего делать, прекрасно понимая, что эти мысли сродни мальчишеским желаниям подбить танк из рогатки.
Паоло перевел взгляд на своего шефа Питера Клеменцу, пожилого и тучного, который вихрем носился по танцевальной площадке в зажигательной тарантелле с юными красотками. Несмотря на свой огромный рост и гороподобный вид, Клеменца танцевал с таким азартом и искусством, плотно прижимая дам к огромному животу, что зрители единодушно захлопали ему, а пожилые матроны стали протискиваться поближе и дергать за рукав, напрашиваясь в партнерши. Молодежь почтительно очистила им место и стала прихлопывать ладонями в такт стремительному перебору мандолины.
В конце концов танцор обессилел и рухнул на подставленный под него стул. Паоло Гатто сейчас же подал ему холодного черного вина и осушил пот со лба шефа собственным носовым платком.
Клеменца отдувался, как кит, выброшенный на сушу. Он осушил стакан с вином несколькими жадными глотками и буркнул Паоло вместо благодарности:
— Нечего тут слоняться. Про дело не забывай. Пройдись-ка вокруг да посмотри, все ли в порядке.
Паоло безмолвно скользнул в гущу гостей.
Когда музыканты прервались, чтобы промочить пересохшее горло, один из молодых гостей Нино Валенти подобрал брошенную без хозяина мандолину, водрузил левую ногу на стул и затянул непристойную сицилийскую любовную песню. Некогда красивое лицо Нино Валенти заметно обрюзгло от постоянного пьянства, да и сейчас он тоже был уже навеселе. Подкатив глаза, он старательно выпевал двусмысленности. Женщины повизгивали от восторга, а мужчины охотно подпевали хором последние строчки куплета.
Приверженец благопристойности дон Корлеоне, который, как всем было известно,
Лучшая подружка невесты за три года обучения в колледже достаточно американизировалась, чтобы заполучить репутацию видавшей виды девицы. Пока готовились к свадьбе, она позволяла Санни волочиться за собой, не считая отнюдь, что это может показаться предосудительным, ведь он был шафером, а она подружкой невесты, и в свадебной церемонии они становились партнерами. Сейчас, придерживая подол своего длинного розового платья, Люси вошла в дом, где, сразу же стерев с лица деланную улыбку святой невинности, бегом взлетела по лестнице в ванную комнату. Через несколько минут, когда она вышла, Санни уже поджидал ее на верхней площадке.
Из закрытого окна кабинета дона Корлеоне — изолированной угловой комнаты — за свадебным пиршеством наблюдал Томас Хейген. Вся стена за его спиной была сплошь уставлена полками с юридической литературой. Хейген был адвокатом при доне и временным советником в семействе Корлеоне, занимая таким образом во внутренней иерархии одно из самых почетных и важных мест. Немало гордиевых узлов распутали или разрубили они вместе с Вито Корлеоне, сидя в этом кабинете, и потому, хорошо зная дона, Хейген понял, когда тот направился к себе, что им предстоит сейчас заниматься делами отнюдь не праздничными. Хейген проводил глазами дона и проследил за интермедией, которую разыграли Санни и Люси Манчини на помосте для новобрачных.
От него не укрылось и то, что оба один за другим удалились в дом. Хейген недовольно поморщился, раздумывая, следует ли намекнуть на это дону, решил, что не следует, и пересел от окна к столу. Едва он взял в руки список с именами тех, кто получит сегодня аудиенцию у Крестного отца, как дон вошел в комнату. Хейген протянул ему список.
— Оставь Бонасеру напоследок, — кивнув задумчиво, сказал Вито Корлеоне.
Сквозь стеклянную дверь Хейген вышел прямо в сад, туда, где у бочонка с вином все еще переминались с ноги на ногу просители. Он сделал знак пекарю Назорини.
Дон Корлеоне встретил первого посетителя с распростертыми объятиями. Их детство прошло вместе в Италии, где оба играли и росли. Их дружба была проверена временем. Из года в год на рождество Назорини присылал дону Корлеоне необъятные хлеба с хрустящей поджаристой корочкой, а на пасху и в дни семейных праздников — многоэтажные торты с кремом, монументальность которых свидетельствовала о безграничном уважении пекаря к другу детства. Каким бы ни выдался год, скудным или щедрым, Назорини неизменно отдавал свой взнос в профсоюз булочников, организованный Вито Корлеоне еще на заре его карьеры. При этом он никогда не одалживался у дона, не нуждался в его помощи, кроме единственного случая с талонами на сахар, которые ему удалось скупить в годы войны на черном рынке. Так что пекарь давно имел полное право предъявить старинному другу долг многолетних отношений, а дон Корлеоне заранее с удовольствием предвкушал возможность оказать ему любую услугу. Он угостил Назорини сигарой «Ди Нобион», налил янтарной настойки «Стрега» полный бокал и ободряюще потрепал по плечу. Дон знал по собственному опыту, как непросто бывает обращаться с просьбой.
Пекарь рассказал ему про свою дочь и про Энцо. Если рассудить, этот парень-военнопленный работал для блага Америки, во имя победы! А теперь, когда с войной покончено, беднягу репатриируют в Италию, разбив чистую любовь этого добропорядочного сицилийского юноши и сердце дочери Назорини. Вся надежда несчастных, привязанных друг к другу детей — только на Крестного отца, на дона Корлеоне.
Дон прохаживался по комнате рядом с Назорини, не снимая дружеской руки с его плеча, покачивая время от времени головой в знак полного понимания и одобрения. Когда пекарь закончил, он улыбнулся ему и сказал: