Крестовые походы. Идея и реальность
Шрифт:
Смотревшие свысока на христианский Запад греки привыкли воспринимать западноевропейских рыцарей прежде всего как наемников. Действительно, император часто пользовался услугами западных воинов, которые в составе особых войск сражались против турок-сельджуков или печенегов, а также подавляли мятежи славян. При этом греки считали латинян, особенно норманнов, которые были им лучше всего известны, не менее опасными, чем турки. В самом деле, еще до крестового похода, во второй половине XI в., норманны сумели подчинить своему господству южноитальянские владения Византии включая Калабрию и Апулию, последнюю точку в завоевании которой поставило взятие Бари в 1071 г. После этого греки стремились предотвратить угрозу нападения воинственных северян, заключая с ними соглашения и приглашая их на военную службу, обещая им высокое жалованье и должности. Однако деятельность норманнов не ограничивалась военной сферой. Они также поддерживали находившиеся под их покровительством приморские города в их торговом соперничестве с империей; к тому же защищали латинскую церковную культуру от греческого влияния и, похоже, под влиянием союза с папством лелеяли в уме свою церковно-политическую программу. Неслучайно еще во время Первого крестового похода Боэмунд Антиохийский писал папе Урбану II об успехах латинского войска: «Мы одолели турок и язычников, но не можем одолеть еретиков и схизматиков». [123] Византийцы в общем имели полное основание полагать,
123
Epistulae et chartae ad historiam primi belli sacri spectantes / Hg. v. H. Hagenmeyer. Innsbruck, 1901. S. 164: «Nos enim Turcos et paganos expugnavimus, haereticos autem, Graecos et Armenos, Syros, Jacobitasque ex-pugnare nequivimus».
124
Анна Комнина. Алексиада. Пер. Я. Н. Любарского. СПб., 2010. С. 228. См. также с. 230.
Дальнейшие факты только подтверждали правомерность опасений византийской принцессы: после возвращения из Святой Земли вождь норманнов Боэмунд Антиохийский в 1106 г. активно пропагандирует новый крестовый поход — против Византии, а во время крестового похода 1147–1149 гг. норманнский правитель Сицилии Рожер II, пользуясь трудностями Византии, наблюдающей за передвижением крестоносных войск, осаждает империю с моря. Влияние прогибеллинских и про-норманнских сил в армии крестоносцев сыграло определенную роль и в трагической девиации крестового похода 1202–1204 гг. А в начавшемся в 1270 г. крестовом походе Людовика Святого норманнские амбиции в отношении Византии разделял и один из самых значительных предводителей экспедиции — Карл Анжуйский. Примеры можно продолжить.
Как бы то ни было, Византия всегда была для крестоносцев важным транзитным пунктом на пути в Священную Землю. С начала Первого крестового похода западные лидеры договариваются с византийским императором об обеспечении войск продовольствием и фуражом во время передвижения по балканским владениям империи, о переправе крестоносцев на византийских судах через проливы и о всяческой помощи крестоносной армии. С самых первых шагов крестоносного движения отношения между крестоносцами и Византией, как было сказано, принимают напряженный характер. Уже во время похода 1096 г. прибытие фанатичных западных воинов вызывает серьезное беспокойство греческого императора: ведь он ожидал наемников, но то, что он видит, ни на что не похоже. Он уговаривает рыцарей поступить к нему на службу, рассчитывая обязать их клятвой верности и обещанием вернуть земли, некогда принадлежавшие Византии, он также готов хорошо заплатить за их службу и осыпает их щедрыми подарками, но блеск и пышность византийского двора только разжигают алчность и зависть крестоносцев. При этом дворе с его церемониями и строгим чинопочитанием западные воины производили впечатление неотесанных и плохо воспитанных непрошеных гостей, которые постоянно нарушали этикет и, едва покинув императорский дворец, чинили бесчинства и грабежи. Византийские власти с трудом налаживают ненадежные отношения с латинянами и в дальнейшем предпринимают меры для собственной защиты. Уже во время крестового похода 1147–1149 гг. византийскому императору Мануилу Комнину приходится заключить договор с турками-сельджуками с тем, чтобы обезопасить свою страну от возможных нападений идущих в Святую Землю крестоносцев, а во время крестового похода 1189–1192 гг. Исаак II Ангел даже вступил в союз с «врагом Креста» — Саладином. Оскорбленный этим известием, германский император Фридрих I чуть не захватил византийскую столицу. Продвижение западных воинов по византийским землям в каждом походе сопряжено с большими трудностями: рыцари часто жалуются на то, что император не обеспечивает их необходимым продовольствием, а то и вообще чинит всякие препятствия. Все эти и многие другие обстоятельства дают западным христианам основание для того, чтобы подозревать византийского государя, а заодно и всех греков, в «коварстве» и «предательстве». Эта тема — чистейшая легенда, возникшая еще во время Первого крестового похода, во многом благодаря враждебному отношению к грекам норманнов и искусственно ими подогреваемая, постепенно становится важной составляющей крестоносной идеологии: именно «вероломством греков», как и «волей Господней» и грехами предводителей крестового похода, средневековые миряне были склонны объяснять неудачи крестоносцев.
На этом фоне отношения между Византией и государствами латинского Востока выглядят на первый взгляд более дружественными. В их истории наблюдаются не только периоды противостояния, но и сближения. Например, считающийся самым «прозападным» византийский император Мануил I Комнин (1143–1180) в середине XII в. воевал вместе с крестоносцами за интересы латинского Востока и, объединив усилия с Иерусалимским королевством, совершал походы на фатимидский Египет. Однако это не мешало императору бороться против западных христиан за Антиохию, которую византийцы продолжали считать своей территорией.
Можно предположить, что наиболее часто конфликты крестоносцев с Византией возникали на их пути к Святой Земле. И когда Восточная империя вновь сталкивалась с ними во время крестовых экспедиций XII в., взаимное раздражение и недовольство греков и латинян только нарастали. Со стороны грубых воинов все те же высокомерные требования, те же грабежи и насилие, со стороны греков все те же меры, часто недостойные, чтобы отделаться от неудобных посетителей. Все больше затруднений в общении между императором и латинянами по части этикета, и все больше крестоносцы укрепляются в мысли о том, что пора расправиться с этим ненадежным союзником. Уже в армиях Людовика VII и Фридриха I зреют замыслы разделаться с Византией, а после неудачного крестового похода 1147–1149 гг. советник французского короля Сугерий откровенно обсуждает планы военной экспедиции против Греческой империи. Когда же в течение крестоносной эпопеи к этой неприязни и взаимному непониманию прибавилось представление о богатстве и слабости дряхлеющей Империи, крестоносцы уже не могли противиться искушению.
Вечное соперничество и вражда между греками и латинянами находят свое разрешение в крестоносной экспедиции 1202–1204 гг., завершившейся взятием и разграблением Константинополя. Так поразительным образом крестовый поход, изначальная идея которого заключалась в освобождении и защите восточных христиан, в начале XIII в. приводит к военному конфликту между латинянами и Византией. Западные рыцари обвиняют греков-схизматиков в предательстве крестоносного дела, в противоправных действиях и узурпации власти законного правителя и так оправдывают войну против Византии.
Можно считать, что все же главной причиной фатальных противоречий крестоносцев и Византии было то изначальное непонимание, которое встретила у греков сама идея крестового похода. В начале крестоносной эпопеи их рассказы о притеснениях восточных христиан и насильственных действиях турок, имевшие цель привлечь внимание к проблемам Византийской империи, их постоянные обращения за помощью к папству и рыцарству были восприняты на Западе совсем не так, как того желали византийцы. Западные христиане использовали представившийся им повод для объявления священной войны против иноверцев, что империя отнюдь не имела в виду. Греки не понимали великого порыва религиозного энтузиазма, с каким Запад откликнулся на призыв Урбана II, и видели в крестовом походе только политическое предприятие. Примечательно, что если войны византийского императора Ираклия I против персов, в результате которых он в 628 г. вернул главную христианскую святыню — Честной Крест, — рассматривались в латинской традиции как предтеча крестоносного движения, то в самой Византии их никогда не воспринимали как священную войну. Вообще идея справедливой войны в защиту христианства против нападений или угроз неверных, ради отвоевания незаконно захваченных у христиан святых мест была совершенно чужда Византии. Восточная империя по существу не отошла от представлений, существовавших еще в античном Риме, где не делалось различий между справедливыми и несправедливыми войнами, так как все войны велись либо против варваров, либо против мятежников, а значит, с точки зрения римлян, все были справедливыми. Византия восприняла эту идею, но с обратным знаком: христианская империя тоже не делила войны на законные и незаконные, но при этом считала все военные действия злом. На Западе же эти представления вытеснили новые, более практичные идеи, в основе которых лежало учение о праве христианского общества на войну, и в этом смысле западная Церковь оказалась гибче, чем более суровая и жесткая Церковь Византии. Греки были скандализованы западными представлениями о том, что война может быть священной, что убийство людей допустимо рассматривать как благочестивое дело, а кровопролитием можно спасти душу. В отличие от христианского Запада, в Византии не отступали от евангельских принципов, запрещавших христианам проливать кровь, как и от ветхозаветной заповеди «Не убий». Характерное же для идеологии крестового похода представление о том, что умерший на поле боя может заслужить венец мученичества, вообще вызывало отвращение греков. Эта идея порождала у них ассоциацию с понятием джихада у мусульман, которые были главными врагами Византии. В X в. отличившийся своими победами над арабами полководец и император Никифор II Фока пытался внедрить представление о священной войне в сознание византийцев: он просил константинопольского патриарха почтить память погибших в войне против неверных и увенчать их венцом мученичества, но встретил сухой и решительный отказ. С точки зрения греческого клира, лишение неверного жизни есть грех, от которого надо очиститься. Воин, совершивший убийство, должен понести наказание, даже если убивает во имя благого дела. В Византии следовали «канону» Василия Великого, который призывал в течение трех лет отказывать в причастии тому, кто убил врага на войне. Клириков же, обагривших руки кровью, подвергали интердикту. Возможно, что на практике эти принципы даже и нарушались, но в любом случае первоначальные идеи, высказываемые отцами Церкви, запрещавшими христианам брать оружие в руки, были чрезвычайно крепки в Византии.
Лучше всего отвращение греков к самому духу крестового похода иллюстрирует яркий эпизод «Алексиады» Анны Комниной, где она с негодованием рассказывает о некоем латинском священнике, который лично участвовал в бою во время морского сражения и метал стрелы против византийских воинов. «Мы руководствуемся канонами, законами и евангельской догмой, — пишет византийская принцесса, — но… варвар-латинянин совершает службу, держа щит в левой руке и потрясая копьем в правой, он причащает телу и крови Господней, взирая на убийство, и сам становится «мужем крови», как в псалме Давида». «Таковы эти варвары, одинаково преданные и Богу и войне», — заключает она свой рассказ. [125] Конечно, это слишком поспешное обобщение, и то, что она имела возможность наблюдать, было скорее редкостью — ведь западное каноническое право в принципе запрещало духовным лицам брать в руки оружие. Тем не менее описанный ею эпизод — еще одно подтверждение того, какая громадная пропасть существовала между представлениями греков и латинян.
125
Анна Комнина. Алексиада… С. 233.
Итак, в силу совершенно отличных от западных культурных традиций, идея священной войны вызвала в Византии отторжение, а религиозные намерения крестоносцев остались непонятыми. Возможно, западные христиане и византийцы достигли бы некоторого взаимопонимания, если бы получше узнали друг друга. Но на Западе не владели греческим языком, а в Константинополе латынь считали варварским, «скифским» языком, невозможным для общения и письма. К этому следует добавить религиозные разногласия, усугубленные схизмой 1054 г.: латиняне, с точки зрения греков, не понимают никейский символ веры, они заблуждаются, утверждая, что Святой Дух нисходит не только от «Бога-Отца», но и «от Бога-Сына» (filioque), причащаются опресноками, у них клирики соблюдают целибат и носят тонзуру; у них другие праздники и обычаи и пр. Эти культурные различия между греками и латинянами только усугубляли ту взаимную антипатию, которая стала постоянным спутником крестовых походов и затрудняла всякое соглашение между греческим Востоком и латинским Западом.
К тому же помимо воинов-крестоносцев византийцы имели дело и с другими латинянами — итальянскими купцами. Венеция, Генуя и Пиза — большие торговые города — вскоре после Первого крестового похода интенсивно осваивают Восточное Средиземноморье и почти во всех византийских городах создают свои коммерческие учреждения. Венеция господствует на островах греческого Архипелага, Генуя — в Черном море, и обе стремятся к главенствующему положению в Константинополе, где византийские императоры предоставляют целые кварталы городам-республикам и одаривают их щедрыми привилегиями. Все это, конечно, способствует своеобразному смешению цивилизаций, но проникновение латинской культуры затрагивает лишь верхушку греческого общества. В целом же соперничество греков и латинян в экономической области, засилье чужеземцев в сфере торговли и ничем не ограниченный произвол итальянских торговцев вызывают протест византийцев. Это недовольство, помноженное на религиозные контроверзы, время от времени приводит к вспышкам гнева, как, например, 2 мая 1182 г., когда византийская чернь устроила в латинском квартале Константинополя жестокий погром, разрушив не только дома богатых латинян, но и церкви, больницы и богадельни. Похоже, это была небольшая прелюдия к тому народному мятежу, который охватит греческую столицу в начале 1204 г., когда простые византийцы восстанут против власти западных рыцарей и их ставленников — восстановленных западными рыцарями на престоле Исаака II Ангела и его сына Алексея III, и все в конечном итоге завершится полным разгромом Константинополя крестоносцами.