Крестовый перевал

Зверев Сергей Иванович

А вот и Топорков.

— Здорово! — тискаю молодого капитана.

— Здравия желаю, — отвечает он крепкими объятиями. И косит в сторону девушки: — А это кто?

— Мой заместитель по тылу. Зовут Ирина. Знакомься…

Через полчаса мы трясемся на юг по Военно-Грузинской дороге.

Группа Алексея Топоркова — двенадцать человек. Все из нашей десантно-штурмовой бригады; все, кроме нас и водителей, сидят на броне двух стареньких БТРов. Мы с Ирэн паримся внутри первого — командирского, дабы не светиться лишний раз и не подставлять Топоркова.

Мне пришлось признаться парням, что в здешних краях я выполняю некую частную миссию и прошу о моей личности в бригаде не упоминать. Ребятки у нас с понятием, не болтливые. Ну, да если командир и прознает — страшного в том ничего нет. В конце концов, Сергей Ильич и сам мужик неглупый: если все рассказать — поймет и не осудит.

От наплыва информации, новых впечатлений и мужского внимания Ирка разрумянилась и перестала трещать. Сидит рядом со мной и с восхищением рассматривает внутренности транспортера. Ну, и бог с ней. Лишь бы не доставала глупыми вопросами…

Как и договаривались с Топорковым, миновав селение с коротким названием Чми, БТРы сворачивают с Военно-Грузинской дороги на восток и петляют по менее ухоженной трассе. Трасса, узкое ущелье у реки Армхи и селение Джейрах — это уже Ингушетия — неспокойная на сегодняшний день республика с множеством мелких разрозненных бандформирований.

В проеме открытого люка появляется голова Бивня.

— Командир, адресок уточни.

— Джейрах, улица Мамилова, дом четыре, — называю по памяти адрес, вычитанный в паспорте беспалого кавказца.

— А зачем мы туда едем? — хватает меня за руку и шепчет Ирэн.

— Старичок там живет — папаша одного козла. Поговорить с ним надобно.

Пару раз слышно, как Бивень стучит каблуком по броне. Механик послушно тормозит, а Топорков громогласно общается с местными жителями.

Наконец капитан докладывает:

— Приехали, командир.

Село Джейрах расположилось на живописных террасах южного склона Джейрахского ущелья. Эти места еще называют «Солнечная долина» — видимо, из-за малого количества облаков и осадков.

Дорога вьется понизу, но иногда круто взбирается вверх. На террасах растительности мало, зато выше селения склон буквально утопает в густых лесах. Поодиночке или целыми россыпями виднеются каменные сторожевые башни — своеобразные символы Ингушетии. В глубокой древности их строили и как жилища, и как защитные сооружения от врагов. Сейчас они понемногу ветшают. А жаль.

Спрыгиваю с брони, неспешно направляюсь к дому…

Большой кирпичный дом — мечта любого ингуша. Дом обязан быть кирпичным, ибо все остальные материалы и архитектурные изыски исключаются на стадии проекта. Дом может быть точь-в-точь таким же, как стоящий напротив или рядом, но главное — превзойти соседский по размеру. Новаторства в бытовом обустройстве не приветствуются. Для чего? Все должно быть однообразно, включая мебель, посуду, одежду.

— Здравствуйте. Газдиевы здесь проживают?

Пожилая женщина лет шестидесяти пяти боязливо смотрит на грозные бронированные машины, застывшие

на дороге; на курящих рядом с ними вооруженных людей.

— Здесь, — говорит она с заметным акцентом.

— Меня интересует Зама Газдиев.

— Проходите, — отворяет она дверь. — Только он болеет. Давно болеет и почти не встает.

— Как его отчество?

— По-русски: Зама Хамиданович.

— Понятно. Говорить-то может?

— Может. Когда захочет…

Сняв форменную кепку, захожу в дом. Внутри все по-простому. У окна большой комнаты сидит старый восьмидесятилетний дед. Седой, крупный, с узловатыми натруженными руками.

Здороваюсь. Дед не поворачивает головы и не реагирует. Подхожу ближе и обращаюсь сообразно обычаю вайнахов — называю отчество перед именем:

— Хьамидан Зама, я неплохо знал вашего сына — Бунухо Газдиева.

Ноль эмоций. Взгляд бесцветных подслеповатых глаз бесцельно блуждает по далеким вершинам.

— Хьамидан Зама, Бунухо просил показать вам это, — достаю из кармана старые четки.

Дохлый номер — дед ничего не слышит. Или не хочет слышать.

— Тебя как звать, сынок? — трогает мою руку женщина. По взгляду понятно — четки ей знакомы.

— Павел, — отдаю ей фамильную вещицу, — только это к делу не относится.

— Бунухо — наш средний сын. Что с ним? — спрашивает она дрожащим голосом.

— Прежде чем я расскажу о Бунухо, хотелось бы кое-что услышать от вас.

Женщина обессиленно садится рядом с дедом.

— Спрашивайте…

— Бунухо знал от отца какую-то тайну.

— Нет у нас никаких тайн.

Смотрю на нее в упор. Молчу.

— Разве это тайна! — всплескивает она руками. — В сорок втором году родители отправили Зама с его братом Къонахом через перевал в грузинское село. Здесь было голодно, вот и нашли какие-то вещи для обмена на овец. На обратном пути братья наткнулись в ущелье на немецких солдат, и те стали в них стрелять. Къонаха убили, Заму ранили…

Женщина вытирает скупую слезу. Посмотрев на старого мужа, прикасается к его темной жилистой ладони.

— Зама дождался, когда немцы уйдут, и пошел в родное село. Еле дошел, потерял очень много крови…

— Мне очень жаль вашего мужа, — произношу я мягко. И настойчиво добавляю: — Но это не все. Потому что это — не может быть тайной.

Покосившись на мужа, она тихо говорит:

— Зама рассказывал, будто они с братом успели заметить железную дверь.

— Какую дверь? — ползут на лоб мои брови.

— Кажется, немцы что-то построили на склоне, а вход замуровали этой дверью. И… еще один немец — не из тех, что стреляли — сказал, будто внутри спрятана смерть.

Так-так-так. Уже теплее.

— А по какому ущелью шел ваш муж в сорок втором?

— Над Армхи шел — точно знаю. Наши мужчины всегда там ходили. Через перевал, по леднику и от самого ее истока…

Все сходится. Она упомянула о том проклятом склоне, по которому пронеслась лавина, забрав с собою Андрея и еще двух ребят 17 февраля 2005-го.