Крестовый поход

Куницына Лариса

Таким образом, на второй взгляд корсы выглядели уже более симпатично и даже трогательно, особенно их дети с аккуратно подстриженными мордочками и маленькими цветочными веночками на каждом ухе.

Галактический Торговый Союз пришёл на планету после того, как её открыл «Беркут». По существующим правилам, они сохранили данные первооткрывателями названия, но для удобства переиначили их на свой манер. Торговый Союз, естественно, затеял с корсами торговлю. Они там уверены, что главный двигатель прогресса не любознательность, а коммерция. Поэтому они поспешили осчастливить аборигенов благами цивилизации в обмен на самоцветы, добываемые в горах, рыбьи шкурки красивого радужного оттенка, а также

травы, кору и смолу, бережно собираемые корсами. Эти плоды светлозерской флоры, как выяснилось, имеют замечательные лечебные свойства для жителей некоторых миров, входящих в Союз. Судя по всему, больше нашим практичным друзьям и не надо было. Они сделали бизнес, включили в сферу своего добросердечного внимания ещё одну цивилизацию, и получили доступ к источнику экзотических товаров, которые в силу их малого количества на рынке, быстро попали в разряд предметов роскоши, а, стало быть, приносили постоянный и вполне приличный доход.

Что там делали госпитальеры, зачем и как туда попали, было неизвестно. Но это мы решили выяснить после прибытия на планету.

Загадкой было и упоминание капитана Кросби о племенном союзе степняков и сварожичах. Впрочем, возможно, их появление и было следствием приватного визита к корсам Андрея Степашина.

Пока же мы с интересом рассматривали заплетённые в косы лица с добродушными то ли медвежьими, то ли собачьими глазами, и мчались навстречу потомкам запечатлённых на снимках существ, оставляя за спиной парсек за парсеком.

На баркентине, на сей раз, было спокойно. Члены экипажа, загорелые и отдохнувшие бродили по отсекам, делились воспоминаниями и строили планы на «после полёта». Инспектор, похоже, уже не вызывал прежнего раздражения, да и сам больше не сторонился офицерского общества.

Как-то вечером, сидя с чашкой чая в своей каюте, я вдруг услышала, как из-за приоткрытой двери донеслись переборы гитары и мягкий баритон, который с сексуальной хрипотцой напевал: «О бедном гусаре замолвите слово, Ваш муж не пускает меня на порог…» Я прислушалась, а баритон тем временем с подкупающей кротостью уверял: «Я в доме у Вас не нарушу покоя, скромнее меня не найти из полка…» Не поверить было невозможно. Я невольно рассмеялась и почти усилием удержала себя от того, чтоб выйти в марокканский салон. И правильно сделала, потому что следом гитара перекочевала в руки Вербицкого, и он с умопомрачительной страстью вывел: «Очи чёрные, очи страстные…» А после Булатов с непривычной для него лихостью вдруг выдал что-то из Дениса Давыдова. Похоже, в жилах молодых офицеров проснулась гусарская кровь их предков, и нарушать это волшебное настроение было глупо.

Заварив ещё чаю, я забралась на диван с ногами, и весь вечер слушала романсы, стихи и какие-то совершенно невероятные истории про чьих-то прадедов и неизвестных мне героев войны 1812 года.

На следующий день я в установленный час отправилась в спортзал, чтоб позаниматься фехтованием. Однако Тонни Хэйфэн, на сей раз, был там не один. Едва я вошла, как мне под ноги со звоном прокатилась по полу длинная чуть изогнутая сабля. Посреди зала друг против друга стояли Тонни и Игорь Куренной, причём у одного из них в руках была парная сабля. К моему изумлению она была в руках у инспектора.

— Он выбил у тебя оружие? — опустив приветствия, уточнила я, поднимая с полу саблю. Это была отличная копия турецкой сабли восемнадцатого века с рукоятью из чёрного рога. — Или меня подводит зрение?

— Не подводит, — покачал головой Тонни, который выглядел озадаченным. — И он делает это уже третий раз, а я не могу понять как. Поединок идёт в среднем темпе, а спустя мгновение моя сабля летит в дальний угол, словно сама по себе вырвалась из рук.

Куренной с улыбкой заметил:

— Меня

всегда забавляло, что китайцы и японцы уверены в том, что они лучше всех разбираются в фехтовании.

— Я так больше не считаю, — смиренно поклонился Тонни, но тут же выпрямился. — Только это не совсем фехтование.

Инспектор рассмеялся.

— Верно, не совсем. Это старая казачья хитрость, которая называется «отводить глаза».

— Что-то вроде гипноза, — припомнила я.

Он неопределенно пожал плечами.

— Научишь? — спросил Хэйфэн.

— Извини, — уже серьёзно проговорил инспектор. — Рад бы, да не могу. Мой дед взялся учить меня этим трюкам только после того, как я поклялся на родовой иконе, что никогда, никому и ни при каких обстоятельствах не открою этот секрет.

— Твой дед — колдун?

— Ты не поверишь, он океанограф, профессор и командир научно-исследовательской подводной лодки «Отто Шмидт». Вполне современный человек, но в вопросах традиций с ним лучше не спорить.

— Понимаю, — кивнул Тонни и посмотрел на меня. — Он отлично бьётся как правой, так и левой рукой, и двумя одновременно. Не хочешь попробовать?

— Нет, — мотнула головой я. — Никогда не бьюсь с мужчинами, которые мне нравятся. Это мой жизненный принцип.

— Тогда не буду мешать, — снова рассмеялся инспектор, поклонился Тонни, мне и, повесив свою саблю на крючья, вышел из зала.

Хэйфэн задумчиво смотрел ему вслед, а потом, как-то уж очень по-русски пробормотал:

— Век — живи, век — учись…

Девять дней полета прошли для экипажа в приятном расслаблении, где самым утомительным было время от времени нести вахту на рабочем месте, контролируя неизменные показатели на приборах и перепроверяя незадействованную в режиме скачка аппаратуру. В остальное время офицеры гоняли шары в бильярдной, играли в водное поло в бассейне или устраивали спарринги и мастер-классы по различным видам спорта в спортзале. Особо продвинутые интеллектуалы просиживали часами в библиотеке, почитывая возле камина русскую и зарубежную классику. Обеды и ужины в ресторане нередко затягивались из-за задушевных бесед, а вечером все свободные от вахт потягивались в один из двух салонов, где уже наготове лежали гитары, а в ящичках инкрустированных столиков — комплекты шахмат, нардов и нераспечатанные колоды игральных карт. Для меня эти девять дней тоже оказались не в тягость, потому что Джулиан, наконец, снял запрет на моё присутствие в его каюте в любое время дня и, что особенно приятно, — ночи.

К моменту выхода из скачка уже не только мне казалось странным, что за последние две недели сверхурочного полета мы заслужили ещё одну неделю законного отпуска.

Когда Хок вывел баркентину в систему Ярило, на мостике царило всё то же блаженно-игривое настроение. Несколько свободных от вахт офицеров зашли, чтоб полюбоваться на неведомый доселе мир.

Старпом, небрежно положив руку на штурвал, вывел звездолёт по широкой изящной дуге к небольшой, подёрнутой облачной дымкой планете и, пристроившись на дальней орбите, выключил ходовые двигатели.

Я, расположившись за своим пультом с чашкой чая, подключила терминал к сканирующим камерам и занялась изучением планеты, раскинувшейся под днищем «Пилигрима». Максимилиан Кнауф, дежуривший на пульте связи, со всей серьезностью запросил у диспетчера связь. Ответом ему было молчание. С тем же успехом можно было запрашивать разрешение на посадку у пыльного астероида где-нибудь в каменном поясе Барклая-Эдда. Или ещё подальше. Стажёр вопросительно посмотрел на меня. Я пожала плечами и снова уткнулась в свои экраны. Он повернулся к старпому. Тот повторил мой жест и принялся разглядывать поверхность планеты, проглядывающую среди облаков.