Крестьянский Брест, или предыстория большевистского НЭПа
Шрифт:
«В целях увеличения посевной площади и создания экономической заинтересованности у крестьянских масс следует признать необходимым заблаговременное определение и объявление населению количества хлебной разверстки каждого района в виде определенного подесятинного прогрессивного хлебного налога. Причем устанавливая прогрессивно увеличивающийся хлебный налог при большой посевной площади в целях сохранения экономической заинтересованности крестьянства при больших посевах и для увеличения посевной площади — допустить оставление излишков в полное распоряжение хозяина (без права вывоза по железной дороге) после выполнения им разверстки и закрепления семенного материала будущего года» [521] .
521
РЦХИДНИ, ф. 17,
Представление о возможности и необходимости государственного вмешательства в сельское производство есть очень важная особенность многих НЭПовских проектов. Она показывает, что переход к продналогу не противопоставлялся, а сочетался с замыслом государственного регулирования. Это же отчасти (!) помогает понять, почему постановление «О мерах укрепления и развития крестьянского сельского хозяйства» было принято VIII Всероссийским съездом Советов единогласно.
VIII Всероссийский съезд Советов
Оценка постановления, принятого VIII съездом Советов, разделила отечественных историков на два лагеря. Одни оценивают его как последний, грандиозный акт военно-коммунистического периода. Другие более склонны видеть в нем отход от военного коммунизма и первый шаг к новой экономической политике. Причем наблюдается закономерная особенность, второе течение имеет тенденцию не замечать или искать иной смысл в неоднократных признаниях самого В. И. Ленина об ошибочности имевших место расчетов непосредственного перехода к социализму, к коммунистическим отношениям. Эти признания не укладываются в концепцию исключительной обоснованности и своевременности правительственных решений по переходу к новой экономической политике. Думается, что наиболее веско эта концепция была высказана еще в кратком курсе истории ВКП(б), где умалчивается о ленинских критических оценках последнего этапа военного коммунизма и безоговорочно утверждается тезис о вынужденности и необходимости военно-коммунистической политики на всем отрезке его существования.
Иные историки осторожно говорят, что ни та, ни другая точка зрения не получила достаточного обоснования. Осмелимся утверждать — и не получит, если не будет преодолен метафизический подход. Оставаясь на прежних позициях, исследователи будут копить все новые и новые аргументы в защиту той или другой точки зрения, и дело с места не сдвинется. Споры о сущности порождены внутренней противоречивостью объекта — постановления VIII съезда Советов. Сам Осинский был одним из первых, кто преподал образец неоднозначной оценки своего собственного детища. Выше уже приводился отрывок из его автобиографии, где он характеризует идею государственного регулирования как «единственно возможный выход в пределах военного коммунизма». Но в более раннем сочинении, когда свобода анализа еще сковывалась политическими соображениями, необходимостью сглаживать углы, Осинский подносит увеличительное стекло к одному параграфу постановления, где говорилось о премировании за улучшение хозяйства, и делает вывод: «Съезд, следовательно, уже намечал новый шаг по пути к ограничению продовольственных требований государства от крестьянства. Позже это ограничение было установлено в ясном и удобном виде — в виде натурального налога» [522] .
522
Осинский Н. Восстановление крестьянского хозяйства в России и новые задачи. М., 1922. С. 14.
Устанавливать родство постановления VIII съезда с НЭПом через весьма расплывчатый пункт о премировании, который ничем особенным не отличается от множества подобных пунктов, рождавшихся и угасавших в 1919–1920 годах, — это явная натяжка. На наш взгляд, есть более существенное доказательство. Идея государственного регулирования крестьянского хозяйства изначально базировалась на признании длительного существования мелкого крестьянского земледелия, отсюда было никуда не деться от признания развития именно частнособственнического хозяйства. Правда, признание это получило чудовищное искажение стремлением во что бы то ни стало сохранить государственную монополию на продукты питания. В своих статьях Осинский постоянно сворачивает у мостика, ведущего к признанию товарного хозяйства, ищет обходного брода и тонет в теоретических ухищрениях. «Крепкое» индивидуальное хозяйство отрицает, останавливает взор на середняке, призывает на помощь «здоровый хозяйственно-трудовой инстинкт», говорит о «хозяйственном» крестьянине, и наконец появляется любопытная экономическая категория с психологическим уклоном — «старательный крестьянин». «Старательному крестьянину» был отведен небольшой срок жизни, всего полгода, но за это время он успел активно утвердиться в государственном лексиконе. Сам Ленин
Вообще, судя по этим же документам, смысл изменений, внесенных благодаря Ленину в постановление о мерах укрепления и развития крестьянского сельского хозяйства, заключался в поиске формулы максимальной инициативы и самодеятельности крестьянства в рамках государственного планирования, затушевывание принудительной сущности постановления и агитационный упор на «помощь» государства крестьянству. Некоторые маленькие хитрости по части этого выдает нам переписка Осинского с Лениным в первых числах января 1921 года. Осинский, только что вставший во главе НКЗ, пишет:
«Я совершенно усваиваю Ваши соображения о важности политического момента и необходимых мер подчеркивания помощи. Но тон помощи, думаю, надо дать другой. Он был до сих пор, так сказать, филантропическим тоном. Не вдаваясь в полемику с прошлым, надо сделать НКЗ ведомством бережливого сельского хозяина, а не плачущего и клянчущего хозяйчика. Как ведомство НКЗ будет отовсюду требовать все, что нужно бережливому хозяину, настоящему производителю, и всячески охранять его интересы, совпадающие с государственными» [523] .
523
РЦХИДНИ, ф. 5, оп. 1, д. 1257, л. 1 об.
Признание крестьянина-хозяина на VIII съезде Советов во многом подготовило почву для признания на X съезде РКП(б) и его особенных интересов, а не только «совпадающих с государственными». Все же эта сторона постановления о мерах укрепления и развития крестьянского сельского хозяйства не дает серьезных оснований считать его в целом первым шагом к новой экономической политике. Суть НЭПа — в развязывании свободного обмена. Постановление же VIII съезда есть широкомасштабная попытка в новых, мирных условиях, ценой любых возможных уступок сохранить систему продовольственной диктатуры и монополии и вдобавок подчинить государственной воле и сам процесс сельского производства. По всем статьям это не что иное, как усиление роли государственной власти в обществе и экономике. В этом главное содержание и та ось, вокруг которой завертелось бы все дело, стряхивая прочь надуманные украшения и обнажая принудительную суть.
Убедительным свидетельством в пользу военно-коммунистического характера его решений служит сам съезд. Не составляет особого секрета то, что представители меньшевиков и эсеров прямо ставили на пленарных заседаниях съезда вопрос об изменении продовольственной политики. Выступавший от РСДРП Ф. И. Дан сказал, что: «продовольственная политика, основанная на насилии, обанкротилась, ибо хотя она выкачала триста миллионов пудов, но это куплено повсеместным сокращением посевной площади, достигшим почти одной четверти прежних засевов, сокращением скотоводства, прекращением посевов технических растений, глубоким упадком сельского хозяйства и выкачиванием из деревни хлеба, в результате чего — так же как прежде выкачиванием податей — мы разрушили ту основу, на которой только и может существовать наше на три четверти крестьянское хозяйство. И теперь, когда этот факт обнаружился, переносить эту политику насилия из области выкачивания продуктов крестьянского труда в область крестьянского производства совершенно недопустимо…» [524]
524
; Восьмой Всероссийский съезд Советов. Стен, отчет. С. 42.
Далее по ходу съезда представители партий меньшинства — эсеров, левых эсеров, РСДРП и Бунда — неоднократно заявляли и вносили на голосование положения о замене реквизиционной продовольственной политики продовольственным налогом, но все это было съездом отвергнуто.
Этот факт меньшевистско-эсеровской инициативы оказался очень скользким местом для советской историографии. В некоторых случаях он откровенно замалчивается или же ему дается совершенно неубедительное объяснение, что этим самым-де они хотели подорвать Советскую власть. Наверное, правильней все же признать, что небольшевистские социалистические партии, не облеченные властью и не охваченные идеями непосредственных скачков в социализм, в тот момент оказались ближе к насущным интересам русского крестьянства. Кроме того, даже если предположить, что выходка меньшевиков и эсеров есть «троянский конь», вредительство, то к какой уголовной статье отнести тогда полемику на коммунистической фракции съезда? А о ней молчат даже те исследователи, которые в архивах прикасались к ее стенограммам.