Крик дерева
Шрифт:
— Некоторое время назад, — ответил Клознер, — я сработал простейший прибор, с помощью которого убедился в существовании многочисленных неразличимых простым ухом звуков. Часто я сидел и следил за стрелкой моего прибора, регистрирующей присутствие звукового колебания в воздухе, в то время как я сам ничего не слышал. Именно такие звуки я хочу услышать. Я хочу знать, откуда они берутся и кто или что их производит.
— И этот аппарат на верстаке, — спросил доктор, — должен помочь вам их услышать?
— Надеюсь. Кто знает? Пока мне этого не удалось. Но я кое-что в нем переделал и сегодня вечером намерен произвести очередной опыт. Этот аппарат, — добавил он, дотрагиваясь до него рукой, — должен улавливать колебания,
— Что вы хотите этим сказать?
— Что принцип работы этого аппарата вовсе не так уж сложен. Допустим, мне захотелось услышать писк летучей мыши. Это сравнительно высокий звук — около тридцати тысяч колебаний в секунду. Обычное человеческое ухо его не воспринимает. Если бы в это помещение залетела летучая мышь, я мог бы настроить свой аппарат на прием звука, производящего тридцать тысяч колебаний в секунду, и отчетливо бы услышал писк летучей мыши. Я бы даже сумел различить ноту — например, фа диез или си бемоль, но при значительно более низком звуке. Понятно?
Доктор посмотрел на длинный, черный, похожий на гроб ящик.
— И сегодня вы решили провести эксперимент?
— Да.
— Что ж, желаю успеха. — Он посмотрел на часы. — О, господи! — воскликнул он. — Мне давно пора идти. Спасибо за рассказ и до свидания. Обязательно зайду еще раз, узнать, что получилось. — И доктор вышел, плотно затворив за собой дверь.
Еще довольно долго Клознер копался в проводах в черном ящике. Затем выпрямился и взволнованным шепотом произнес: «Сейчас сделаем еще одну попытку… На этот раз вынесем машину в сад… И тогда прием, возможно… возможно… будет лучше. Поднимаем… Только осторожно… О, господи, ну и тяжесть!» Он понес ящик к дверям, но обнаружив, что не может открыть дверь, отнес ящик обратно на верстак, отворил дверь и только тогда с трудом вынес его в сад, где осторожно поставил ящик на небольшой деревянный стол, который стоял на лужайке, вернулся в сарай и взял там еще пару наушников. Подключив наушники к машине, он надел их на голову. Движения его рук были быстрыми и четкими. Он был возбужден, а потому дышал громко и быстро, продолжая шепотом уговаривать и успокаивать самого себя, словно боялся чего-то — может, того, что машина не будет работать, а может, и того, что произойдет, если она заработает.
Бледный, маленький и худой — истощенный ребенок в очках, — он стоял в саду возле деревянного стола. Солнце уже село. Ветер спал, было совсем тихо. Оттуда, где он стоял, ему был виден за низкой изгородью соседний сад, по которому с висящей на руке корзинкой для цветов ходила женщина. Некоторое время он бездумно следил за ней, потом повернулся к стоявшему на столе ящику и нажал кнопку на передней панели. Левую руку он положил на регулятор громкости, а правой принялся двигать стрелку на центральной шкале так, как обычно настраивают радиоприемник. Шкала эта была размечена многочисленными цифрами в нескольких полосах частот, начиная от 15 000 и кончая 1000 000.
Наклонившись над машиной, он прижал голову к плечу и напряженно вслушивался. И снова правой рукой начал шевелить стрелку, которая двигалась по шкале так медленно, что ее движение было едва приметным, но в наушниках слышался слабый хаотический треск.
Кроме треска, он различал еще и непрерывный гул — это гудел сам аппарат. Но пока он вслушивался, им овладело странное чувство — ему показалось, будто уши у него вытянулись, будто каждое ухо было присоединено к голове тонкой, но твердой проволокой, похожей на щупальцы, и что проволока эта удлиняется, а уши поднимаются куда-то вверх, в таинственный и запретный для простых смертных ультразвуковой пояс, где они никогда не бывали по той причине, что не имеют на это права.
Маленькая стрелка медленно ползла по
Снова послышался крик — не похожий на человеческий, пронзительный и короткий, отчетливый и холодный. Звук этот был металлический, но не в мажорном, а в минорном ключе, чего ему прежде ни разу не доводилось слышать. Клознер снова огляделся вокруг, стараясь отыскать источник звука. Но единственным живым существом поблизости продолжала оставаться женщина в соседнем саду. Он увидел, как она наклонилась, взялась пальцами за стебель очередной розы и щелкнула ножницами, которые держала в другой руке. И снова он услышал крик.
Именно в то мгновение, когда был перерезан стебель.
Женщина выпрямилась, положила ножницы в корзинку, где были розы, и направилась к дому.
— Миссис Сондерс! — крикнул Клознер звенящим от волнения голосом. — Миссис Сондерс!
Женщина оглянулась и увидела своего соседа на его собственной лужайке — причудливую, размахивающую руками фигурку с наушниками на голове, — который окликал ее таким пронзительным и громким голосом, что она испугалась.
— Срежьте еще одну! Быстрее, пожалуйста, срежьте еще одну розу!
Она замерла, не сводя с него глаз.
— А что случилось, мистер Клознер? — спросила она. — В чем дело?
— Пожалуйста, срежьте еще одну розу! — вместо ответа сказал он.
Миссис Сондерс всегда считала своего соседа довольно странным человеком. «Не спятил ли он окончательно? — подумалось ей. — Не бежать ли в дом и позвать мужа? Нет, — решила она. — Нет, он человек безобидный. Лучше сделаю, как он просит».
— С удовольствием, мистер Клознер, — сказала она и, вынув из корзинки ножницы, наклонилась и щелкнула ими.
И снова до Клознера донесся пугающе нечеловеческий крик. Снова он раздался как раз в ту секунду, когда был перерезан стебель. Сняв наушники, Клознер подбежал к изгороди, которая разделяла оба сада.
— Спасибо, — сказал он. — Больше не надо. Пожалуйста, больше не надо!
Женщина стояла, держа в руках только что срезанную желтую розу, и смотрела на него.
— Я вам сейчас скажу кое-что такое, миссис Сондерс, — заговорил он, — чему вы скорей всего не поверите. — Он оперся руками об изгородь и пристально вглядывался в свою соседку сквозь толстые линзы очков. — Только что вы срезали розы. Вы срезали их острыми ножницами, и всякий раз, когда ножницы касались стебля, роза, которую вы срезали, дико кричала. Знали ли вы об этом, миссис Сондерс?
— Нет, — ответила она. — Откуда я могла об этом знать?
— Это не выдумка, — продолжал он, чуть не задыхаясь от волнения, но пытаясь овладеть собой. — Я слышал, как они кричали. Всякий раз, когда вы срезали розу, я слышал крик боли. Очень высокий звук, приблизительно в сто тридцать две тысячи колебаний в секунду. Вы сами, конечно, не могли его слышать. А я слышал.
— Неужели, мистер Клознер? («Еще пять секунд, — решила она, — и я бегу домой»).
— Вы можете возразить мне, — продолжал он, — заявив, что у роз нет нервной системы и потому они не способны чувствовать, нет гортани, а потому они не могут кричать. И будете правы. Действительно, нет. Нет таких, как у нас, во всяком случае. Но откуда вам знать, миссис Сондерс, — с этими словами он перегнулся через изгородь и заговорил яростным шепотом, — откуда вам знать, что роза, когда перерезают ее стебель, не способна испытывать такую же боль, какую испытали бы вы, если бы кто-нибудь попытался бы перерезать вас пополам? Откуда вам знать? Роза живая, не так ли?