Крик души
Шрифт:
Он чувствовал себя виноватым, в этом было дело. Он покупал ей одежду, дорогую, модную, буквально заставлял ее ходить по магазинам, если считал, что ей что-то необходимо, покупал и это тоже, невзирая на ее протесты. Заполнял холодильник продуктами, выпытывая у Ольги Дмитриевны, что Даша больше всего любит. Оказалось, в еде девочка неприхотлива, а предпочтение отдает грейпфрутам, грецким орехам и клубнике. И на столе всегда лежали грейпфруты, грецкие орехи и клубника.
Он старался. Он честно старался наладить с ней контакт, поговорить, вытянуть хоть одно лишнее слово, но она упрямо молчала,
И, вроде бы, всё было хорошо. Они не ссорились, не ругались, не препирались, даже не скандалили по пустякам. Он сдерживался, молчаливо качал головой, если она приходила домой поздно вечером, не требуя объяснений и оправданий. Она не реагировала на его присутствие, если им приходилось ужинать вдвоем. Он работал, она училась. За весь день они могли пересечься лишь пару раз. Они существовали под одной крышей так, как существуют цветы в одной квартире, стоящие на разных подоконниках. То есть, никак.
Да, они не ссорились и не скандалили, как раньше. Они всё выяснили, узнали правду, даже, кажется, стали с этой правдой мириться, признавая ее, как истину. Их отношения стали налаживаться…
Но отчего, откуда взялось это чувство… неправильности, нелогичности, ошибки всего происходящего?
Что они делают не так? Он, уступая ее желаниям и ни к чему ее не принуждая, уверенный в том, что уж сейчас точно не имеет на это права, после того, что совершил? Или она, игнорируя его попытки наладить их общение, и не делая ничего для того, чтобы попытаться его понять и начать жить… сначала?
Откуда появилась эта инертная, вакуумная пустота напряжения, что образовывалась между ними?
Он понимал Дашу. Ее злость, боль, обиду. Теперь он не искал оправданий себе, их просто не было. Но лучше бы не понимал. Ему было бы легче, проще смириться и забыться. Винить себя, переступить через гордость, наплевать на принципы и обещания, данные себе, из-за этого чувства вины, — кто будет рад подобной перспективе? А он с этим уже жил. И не мог смириться, что Даше, кажется, было плевать, что между ними происходило.
Хотя это было не так, далеко не так. Он видел, как она смотрит на него, не мог определить значения этого взгляда, но знал, что так она на него раньше не смотрела. И в словах ее не было больше… той злости, уничижительной ненависти, жгучего презрения. Было нечто иное, он это видел тоже. Но лучше бы не видел! От этого напряжение не становилось меньше, пустота не уменьшалась, струна надрывалась.
Казалось, после памятного разговора они должны были во всём разобраться и лучше понять поступки другого, но они еще больше отдалились друг от друга. Апатия, равнодушное молчание, замкнутость и неудовлетворенность существовали вместе с ярым желанием всё выяснить, найти точки соприкосновения, которые помогли бы им начать всё с чистого листа. Но этих точек соприкосновения у них, казалось, не было. Или они просто не хотели их искать. Забывшись, потерявшись
Отдохнуть от сковывающего его напряжения и молчаливого угнетения, он мог лишь на работе, а вытянуть его из огромного мыльного пузыря, наполненного горечью и пустотой, могли только друзья.
Славка и Леха помогали, конечно. Особенно Славка, подсовывая ему под нос всё новые и новые дела, думая, очевидно, что таким образом Антон сможет прийти в себя. Вопрос о деле Зарецкого решился благополучно, в начале мая состоялся суд, в результате которого Андрея Романовича оправдали и сняли обвинение. Но за этим делом следованно новое, интересное, сложное, неразрешимое, опасное, — он брался за всё, что попадало в его руки. Лишь бы только не думать о том, что творилось вокруг него!
Десятки раз за прошедший месяц друзья тянули его в клубы, в бары, поиграть в бильярд или боулинг, «потусить» или просто весело провести время. Но, как дурак, чувствуя себя обязанным, он мчался домой. К ней. Где его почти всегда ждала пустая одинокая квартира. Огромная, но пустая квартира. И он ощущал в себе потребность хоть что-то изменить в отношениях с ней. Хоть что-то! Но она не давала ему и шанса.
Леха его откровенно не понимал, Слава просто смеялся. А Антон настойчиво стоял на своем, не уступая.
В один из вечеров, когда Леше и Вячеславу всё же удалось, вытащить его в клуб отдохнуть, Антон даже повздорил с друзьями из-за того, что они не понимала, насколько важным для него было искупить вину.
— Тох, — кривясь, сказал Слава, — почему бы тебе не снять хорошенькую девочку и не провести приятный вечер в ее компании у себя в квартире? — его брови поползли вверх, он ухмыльнулся. — Это расслабляет.
Но сам Вересов настроений друга шутить или советовать нечто в этом плане не разделял.
— У меня в квартире шестнадцатилетняя девочка, — нахмурился Антон. — А ты предлагаешь мне привести туда какую-то… пустышку? — голос его перешел от тихого и угрожающего к повышенным тонам. — И какой пример я ей подам своим поведением?
— Да наплюй ты уже хоть раз на свою девочку, — отмахнулся Слава, хлопнув друга по плечу. — Ну, должна же она понимать, что…
— Нет, — перебил Антон, раздражаясь, — это не она должна понимать что-то, а я! Именно я несу за нее ответственность, а не наоборот.
— Когда ты вообще в последний раз отрывался по-настоящему, Тох? — спросил вдруг Леша. — Сексом когда занимался, вот так в клубе сидел или в боулинге? Кроме этого дня? Ты помнишь?
Антон не помнил. И вдруг с изумлением осознал, что не спал с женщиной уже больше месяца. Всё то время, что устраивал свою жизнь. С воспитанницей. У него не было ни плохого, ни хорошего секса за все это время. У него его вообще не было.
— Послушай моего совета, друг, — подсев к нему, заявил Вячеслав, — сними какую-нибудь красотку, благо умеешь это делать, да и внешностью не обделен, и просто… оторвись! На полную. Изведи какую-нибудь девчонку, чтобы уже не изводить нас и не думать, наконец, об этой своей… воспитаннице!