Крик совы перед концом сезона
Шрифт:
В центре Москвы, возле здания мэрии, их присоединили к нескольким молодым людям. Образовавшуюся группу разделили на две части. Меньшую, из пяти человек, возглавил Горелик. Кроме него и Карабанова в неё вошли шмыгающий носом парень, с буйно всклокоченными, рыжими, как медь, волосами и двое совсем юных, школьного вида, ребят.
– Наша задача, – сказал Горелик, пряча в папку какой-то листок бумаги, – взять помещения Союза писателей России.
Стоящий рядом с доктором парень чихнул. Горелик недовольно глянул на него.
– У них хороший, старинный особняк. Сейчас там осиное гнездо. Эти люди со своими воплями
В этот момент рыжий, лохматый парень отвернулся и громко высморкался на асфальт.
– В чём дело, Пашков?
– Простыл… Под дождём стояли – в кольце… Вокруг Белого дома… Течёт, как из крана…
– Надо дома сидеть, а не разносить заразу, – сказал Карабанов. – Какой-нибудь вирус подхватили.
– Сам сиди дома, если боишься заразиться, – гнусаво от заложенного носа проговорил рыжий и снова чихнул. – Мы историю делаем. Новую. А ты микробов испугался.
Карабанов терпеть не мог, когда незнакомые люди называли его на «ты». А здесь сопляк, в прямом и переносном смысле, которого он первый раз видел, разговаривал с ним, как с уличной шпаной.
– Вы где откопали такого «гвардейца»? – в бешенстве спросил он Горелика. – Што у нас общего с этой бациллой?
– Спокойно, спокойно, Сергей Борисыч. Пашков тоже имеет заслуги перед демократией. А ты, – одёрнул Горелик шмыгающего носом парня, – веди себя поприличней. Возвращаюсь к заданию. Эти писатели – самые отъявленные реакционеры. Их вопли о том, што мы уничтожаем страну, один в один повторили в своём воззвании путчисты. Пусть теперь повоют на улице. Под мостом пускай пишут свои красно-коричневые книги. А здание у них надо отобрать.
В это время в том здании, куда направлялись «гвардейцы демократии», проходило заседание пленума Союза писателей РСФСР. Даже при спокойной общественной обстановке подобные мероприятия у этой публики напоминают старинный базар, на котором поймали конокрада. Одни требуют его повесить, другие – бросить под копыта чуть было не украденного коня, третьи – взывают к божественному всепрощению. А после внезапного возникновения ГКЧП и столь же необъяснимого его провала зал заседаний напоминал улей, в который пыхнули дымом из дымаря. Президиуму с трудом удавалось удерживать порядок. Инженеры человеческих душ трясли бородами, отражали лысинами свет августовского солнца, свободно запивавшего через большие окна просторный зал памятника архитектуры, перебивали друг друга, пытаясь добраться до спрятанного, как тайна смерти Кощея Бессмертного, ответа на вопрос о дальнейших действиях своей организации в создавшихся условиях. И тут в коридоре раздался шум. Дверь распахнулась. В проёме возник сначала толстый, немного обрюзгший черноволосый мужчина, за ним показались невысокий, тщедушный человек с лицом цвета отбеленного холста и паренёк школьного вида. Бледнолицый обернулся в коридор, кому-то взмахом руки показал остаться там.
– Внимание! – крикнул он в зал. Некоторые писатели повернулись на голос, но те, кто были дальше от входной двери, не обратили внимания на появившегося лысоватого крикуна с выпуклым лбом и белесо-голубыми глазами. Это, похоже, рассердило его.
– А ну, тихо! – гаркнул он, и вылетевший из маленького тельца громовой голос поразил многих так же, как если бы они, наступив в лесу
– Ваше заседание закрывается! Помещение опечатывается!
Сидящие в президиуме непонимающе переглянулись. С первого ряда к бледнолицему обладателю голоса, похожего на иерихонскую трубу, подскочил тоже невысокий, однако, судя по жилистости и борцовскому виду, сильный мужчина в очках.
– Кто вы такие? Ваши документы?
– Мы из московской национальной гвардии. Вот мой мандат.
Писатель взял бумажку, стал читать вслух:
– По предъявлении сего мандата товарищу Горелику Анатолию Викторовичу предоставляется право участвовать в рассмотрении антиконституционной деятельности граждан, их причастности к государственному перевороту.
Стоящие рядом с Гореликом Карабанов и паренёк школьного возраста приосанились. Писатель фыкнул, прожёг взглядом современного «конокрада», словно решая, что с ним делать.
– А теперь покажите документ, на основании которого собираетесь опечатать здание.
Горелик неохотно достал из папки листок. Писатель также вслух прочитал и эту бумагу. В ней говорилось, что «учитывая имеющиеся данные об идеологическом обеспечении путча и прямой поддержке руководителями Союза писателей РСФСР действий контрреволюционных антиконституционных сил» приостановить деятельность правления Союза и опечатать помещение. «Комендантом здания, – читал литератор-крепыш, – назначить тов. Дуськина».
– Кто это Дусыкин?
Горелик показал на стоящего рядом парнишку.
– А кто подписал бумагу? Чьё распоряжение? Может, это анонимка? – с разных сторон послышались голоса.
– Подпись есть. Музыкантский.
Сидящий в президиуме и молчавший до того немолодой писатель со звездой Героя Социалистического Труда с удивлением спросил:
– Кто такой – этот Музыкантский?
Его сосед, лобастенький, с аккуратной приказчичьей бородкой и значком народного депутата СССР пожал плечами:
– Наверно, из тех, кто был ничем. А сейчас, вон видишь, становится всем.
Горелику надоел этот балаган вопросов и ответов.
– Освободите помещение, граждане контрреволюционеры.
Он вспомнил классическое выражение своего тёзки, матроса Анатолия Железнякова, который в январе 1918 года закрыл Учредительное собрание знаменитыми словами, и, нарочито насупившись, произнёс:
– Караул устал. Закрывайте свою лавочку.
Комиссар новой революции и не предполагал, что произойдёт дальше. Едва он протянул руку за распоряжением префекта Центрального округа Москвы Музыкантского, как прямо у него перед лицом крепыш-литератор разорвал листок пополам и бросил половинки на пол. В зале поднялся гвалт.
– Правильно! Это беззаконие! Охота на ведьм! Террор со стороны демократической банды!
Карабанов сначала обозлился и на мужика, разорвавшего важный документ, и на кричащих писателей, но, глянув ещё раз на человека со звездой Героя за столом президиума, стал вспоминать, где его видел. А приглядевшись, вспомнил. Это был известный писатель-фронтовик Юрий Бондарев, чьи книги Сергей читал ещё студентом, чьё лицо время от времени появлялось в телевизоре и чьи критические слова о горбачёвской перестройке несколько раз повторял ему отец. «Самолёт мы в воздух подняли, а о посадочной площадке не позаботились».