Крик совы перед концом сезона
Шрифт:
Но прокурора-идеалиста через пять месяцев вынудили уйти, а на его место ельцинские кадровики поставили сначала жулика, потом – угодливое подобострастие.
Глава шестая
С годами горечь тех чёрных дней немного ослабевала, однако совсем забыть их, а также поведение людей по обе стороны разделительной черты Савельев не мог. Тем более что каждое напоминание опять сдёргивало с рубцующейся раны утишающую боль повязку времени. Вот и сейчас, услышав в уютном ресторане слова Волкова о 93-м годе, он как будто снова прошёл и ад горящего парламента, и ревущую толпу, и милицейскую пыточную камеру.
– Ты говоришь:
– Таких, Витя, немного, – сказал Волков. – Они боялись потерять полученное от ельцинизма.
– Интересно, чево терял Карабас? – негромко проговорил Слепцов. – Он ведь тоже там был.
– Вон как! – воскликнул Савельев. – То-то мне показалось знакомым лицо! Я ведь видел вас, Павел, и его… как он: Сергей? всего один раз. И помнится, мы не поняли друг друга. Вы уже тогда стояли на другой стороне.
Услыхав слова Слепцова, Нестеренко заволновался. Посмотрел на Волкова:
– Чёрт, как хорошо, што ты не отвёз тогда меня в больницу к Карабасу. Верно угадал: шарили везде.
– Я после Белого дома долго не мог спокойно проходить мимо стадиона, который рядом, – сказал в волнении Савельев. – Знаете, иду – и сердце, кажется, лопнет. Дышать не могу. Душат слёзы… Это у меня-то слёзы! А душат… На заборных столбах стадиона… На каждом столбе чёрно-белые снимки убитых… Студент, 18 лет… Инженер, 28 лет… Школьница, 16 лет… И так десятки… сотни. Какие ж это боевики?! А их по приказу Ельцина расстреляли…
– Ельцин – враг народа, – тихо, но с убеждённой каменностью произнёс Слепцов. – Его люди, убивающие безоружных, озверели. А почему? Он снял с них ответственность за зверские дела. На себя взял. Это самая большая вина. Антихристовая. Власть захотел сохранить. Я тоже ходил мимо того стадиона. Каждый раз, когда глядел на фотографии, со слезами в душе, с криком немым просил Бога: «Господи! Не оставь ты зверей в двуногом обличии без своего праведного гнева! Накажи ты их невиданными карами! Их накажи! Ихних детей накажи! Штобы все знали – и они сами – эти убийцы, и дети их, штоб знали, как страдали безвинные люди, терзаемые ельцинскими зверьми».
– Не Бога надо просить, – оборвал его Нестеренко. – Свою голову иметь. Бог-то Бог, да сам не будь плох. А у тебя то сова, то Бог… Если бы все нормально соображали, Ельцина давно бы не было. Смотри, што натворил, паскудник! Страна разорена, людей пустил по миру.
– Ну, глядя на вас, этого не скажешь, – остывая от внутренних страданий, проговорил Слепцов. – «Новые русские».
Он нетрезво подёргал полу дорогого нестеренковского пиджака.
– Повезло вам.
– Везёт тем, кто везёт, – отбросил его руку Андрей. – Ты на нас не гляди. Мы – исключение из правил. Если не считать воровских олигархов, то таких, как мы, раз-два и обчёлся. Володю ученик нашёл. Много ума в них вкладывал. Я чуть ли провода не грыз… Царапался, штоб вылезти из ямы. Витя – у него профессия прокормит. А вот миллионы пошли с котомками. И сейчас идут. Особенно после дефолта. Некоторые
– А они до сих пор не понимают, от кого беда, – усмехнулся Волков. – Перед Новым годом встретил свою бывшую – не знаю, как сказать: директрису? завуча?
– Это которая хотела врагов царапать? – вспомнил Савельев Старую площадь.
– Она. Даже сначала подумал: ошибся.
В тот раз Волков опять был без машины с шофёром. Незадолго перед тем он вернулся из Франции и, чтобы снова почувствовать обычную московскую жизнь, проехал на работу, как делал иногда, на метро. Вышел из подземного перехода и, прежде чем двинуться в сторону своего офиса, который был дальше по улице, огляделся. Площадь у входа в метро, почти вкруговую охваченная зданиями, напоминала какую-то огромную кастрюлю, где кипела, булькала и колыхалась людская каша. После августовского дефолта, когда разорилось много средних фирмочек и мелких предпринимателей, значительная часть выброшенных из экономического бульона людей, чтобы выжить после очередного ельцинского удара, перетекла в самую простую, примитивную торговлю. Возле станций метро, в подземных переходах, на тротуарах с раннего утра вырастали лёгкие лотки, открывались складные будочки, расставлялись длинные ряды дощатых ящиков. Всё это было заложено и завешено мужскими носками, женскими бюстгальтерами разных размеров: от крошечного блюдца до астраханского арбуза, трусами, стиральными порошками, самой ходовой сантехникой и множеством других товаров первоочередной необходимости, которые к ночи собирались, складывались и загружались в помятую иномарку или старые советские «жигули» и увозились до следующего утра.
Волков уже двинулся было к своему офису, арендуемому в новом современном здании, как вдруг услыхал где-то в людской толчее призыв газетчицы:
– «Спид-инфо»! Газета «Спид-инфо»! Покупайте, молодой человек! Это газета для вас!
Владимир остановился. Подумал, что ошибается. Голос был похож на овцовский, но в то же время заметно отличался. Вместо жёстких интонаций в нём слышалась усталая хрипотца и какая-то придушенность. Волков пошёл на голос и вскоре увидел газетчицу. Это была Нина Захаровна. Одетая в толстый, немодный пуховик, в тёплые штаны, заправленные в сапоги, Овцова держала на левой согнутой руке пачку газет. На этой же руке висела большая и, похоже, тяжёлая сумка. Женщина опасалась ставить её на грязный, в окурках и плевках, асфальт и время от времени поддерживала сумку правой рукой.
Волков не хотел подходить. Он понимал, какая это будет неприятная для Нины Захаровны встреча. Однако газетчица тоже увидела его и криво усмехнулась. Владимир подошёл, поздоровался.
– Откуда вы такой нарядный? – сумрачно спросила она. – Прямо как «новый русский».
– Из Парижа.
– Из Парижа? – не поверила Овцова.
– Ну, да! Вы ведь мне предсказывали… Быть в Париже… Как всем противникам революции, работать дворником.
– И вы им работаете? – с сарказмом оглядела дорогую одежду Волкова Нина Захаровна.
– Нет. Я работаю вице-президентом французско-российской компании.
– Ну вот, благодарите нас. Мы вам такую жизнь устроили.
– А другим? – сурово спросил Волков. – Десяткам миллионов?
Окинул взглядом поношенную шапку, старые захватанные очки, обветренное лицо, на котором, как маленькие раскаляющиеся конфорки электрической плиты, начали проступать красные пятна.
– Себе вы тоже такую жизнь хотели?
– Я, как миллионы других, получила свободу. Вам этого не понять, што это такое, когда нет никакого насилия, когда человек свободен и может делать всё, што захочет.