Криминальная история христианства
Шрифт:
В центре теологических битв стоял вопрос был ли Христос истинным Богом, равным по существу самому Богу Ортодоксы, хотя порой и не единые в своих взглядах, признавали это, ариане, большинство всех восточных епископов с высоты своего могущества (после миланского собора 355 г) отрицали это. Когда казалось, что они победили, произошел их раскол на радикалов, аномоев, которые считали «Сына» и «Отца» совсем не равными, не подобными (anhomoios), на семиарианцев, — омоев, зачислявших себя, согласно их концепции, к более или менее уподоблявшим, и на партию, которая отвергала и тех и других и выступала за омоизм, за (намеренно смутно сформулированное) подобие относительно равенства «Отца» и «Сына», которое, однако, не означает «сущностной идентичности», никейного «homousios» Ариане и ортодоксы придерживались монотеизма. Но для ариан (без сомнения, более близких прахристианским верованиям) «Сын» был совершенно отличен от «Отца», — творение Бога, пусть даже совершенное, возвышающееся над всеми другими творениями Арий говорит о нем с величайшим почтением Для ортодоксов Иисус был, говоря словами Афанасия, «Богом во плоти» (theos sacrophoros), а не «богоподобным человеком» (anthropos theophoros), «Отец» и «Сын» образовывали одно — единственное существо,
Однако и ортодоксам, тогда и много позднее, с трудом давалось мыслить догматически безупречно, что отметил даже богослов Грильмейер. «Иногда подчеркивание человеческой души Иисуса Христа все еще производит впечатление изрядной нежизненности». В христологии самого св. учителя церкви Кирилла, по крайней мере его пред-эдесского периода, иезуит находит «идею «совершенной человечности». Господа часто весьма мало продуманной», так что он, ошарашенный слабой действенностью Святого Духа, удивляется, «как это тяжело далось церковным кругам» «выработать синтез».
Для народных масс Константинополя, которые там, как повсюду, теперь устремились в привилегированную, «государственную церковь», вопрос веры был, как утверждают, захватывающим, околдовывающим, христологический спор стал в высшей степени популярным, — на улицах, площадях, в театрах, как иронически свидетельствует современник конца IV столетия. «Этот город полон ремесленников и рабов, которые все — глубокомысленные богословы и проповедуют в лавках и на улицах. Если ты захочешь обменять у человека деньги, то он тебя просветит, в чем состоит различие между Богом-Отцом и Богом-Сыном, а если спросишь о цене ковриги хлеба, ты на месте получишь разъяснение, что Сын не подчинен Отцу, а если ты хочешь знать, готова ли твоя ванна, банщик тебе ответит, что Сын был сотворен из ничего».
БОРЬБА НЕ ЗА ВЕРУ ЗА ВЛАСТЬ, ЗА АЛЕКСАНДРИЮ
Разгоревшийся интерес к религии был, конечно, лишь лицевой стороной дела.
За столетним спором с самого начала меньше всего стояли догматические противоречия в качестве главного фокуса типичной священнической политики. «Предлог создало спасение души, — признает сам Григорий Назианский, сын св. епископа и епископ, избегавший вмешательства в мирские интересы и постоянно уклонявшийся от своих церковных обязанностей, — однако основа — жажда власти, — чтобы не сказать проценты, и налоги» Иерархические властные притязания, борьба за епископский трон, при ко торой часто забывали теологические противоречия, придавали смуте длительность и силу. Она взбудораживала не только церковь, но и, по крайней мере на Востоке, государство тоже. Не одни лишь отцы собора при случае побивали друг друга, пока в конце концов не заговаривал Святой Дух, но и миряне жестоко дрались на публике Любой серьезный клерикальный беспорядок там, — арианский, монофизитский, иконоборчество, — распространяется поверх поповских страстей и веками сотрясает всю политическую и общественную жизнь. Ибо, как сказал Гельвеций «Что следует из религиозной нетерпимости? Порча нации». А Вольтер и вовсе утверждает «Если бы можно было перечислить убийства, которые совершил фанатизм со времен Афанасия и Ария до сегодняшнего времени, то смогли бы понять, что этот словесный бой больше способствовал тому, чтобы обезлюдить Землю, чем военные столкновения» — правда, точно также это слишком часто следствие сообщества трона и алтаря.
Но как государственная и церковная политики сплетены нераздельно, так и церковная политика с теологией. При этом, само собой разумеется, еще не было никакого официального учения о триединстве, а были лишь конкурирующие традиции К обязывающим решениям «приходя! лишь в ходе конфликта» (Брокс). Однако каждая сторона, особенно — св. Афанасий, охотно декларировала стремление к влиянию и власти как вопрос веры, так как тут всегда можно найти и обосновать обвинения Каждое политическое выступление Афанасием тут же теологизируется, каждый соперник объявляется еретиком. Из политики рождается теология, из теологии — политика «Его терминология никогда не бывает исчерпывающе ясной, дело — всегда то же самое» (Луфс). «Никогда у Афанасия речь не идет о формулах» (Гентц). Напротив, для «отца православности» характерно, что он чересчур долго оставляет свои догматические позиции неясными, более того, — все опорные слова, позднее заклеймленные как знаки арианской или полуарианской «ересей», — сам употреблял до пятидесятые годов для обозначения «истинной веры». Чтобы он, борец за Никею и «homousios», отклонял учение об ипостасях и тем самым отодвигал единство, чтобы он, оплот ортодоксии, пролагал путь даже «ложному учению», монофизитству. Поэтому католики были вынуждены в V и VI веках «переработать» догматические трактаты своего учителя церкви! Но ариане долго предлагали формулу веры, которая буквально совпадала с формулой, часто употреблявшейся Афанасием, но потом оказавшейся «арианской ересью». Так как, что уж сказал противник, то заведомо было плохим, недобрым, дьявольским, каждый личный враг — «арианин».
Все это происходило тем легче, чем дольше свирепствовала теологическая путаница понятий, к тому же ариане еще раз раскололись (стр.308). Уже Констанций II, постепенно все более решительно симпатизировавший «всем коррумпированным епископам империи» (католик Штратман), «карикатурам на христианских епископов» (католик)рхард), настолько был сыт диспутами о «сущности» Христа, что в конце концов запретил их. Теологи постконстантиновского времени сравнивали вечно мутную войну верований с морской битвой в тумане, ночным сражением, когда друг и враг едва ли различают друг друга, однако яростно наносят удары вокруг себя, часто сбегают или перебегают, лучше всего, конечно, на более сильную сторону, причем разрешены все средства, дьявольски ненавидят, интригуют, завидуют.
В свое время сам учитель церкви Иероним утверждал, что ни разу маленький утолок пустыни не даровал ему покоя и мира, ежедневно монахи требовали отчета о его вере «Я верую, как они того хотят, и это их не удовлетворяет. Я подписываю, что они мне предлагают, и они этому
Многое в хронологии арианского спора сегодня оспаривается, в том числе подлинность некоторых источников. Но его непосредственное начало — переполох, поднявшийся по поводу дебатов о триединстве около 318 г в Александрии, городе, за который боролись гораздо больше, чем за веру.
Александрия, основанная Александром Великом зимой 333–332 гг., город поэта Каллимаха, географа Эратосфена, грамматиков Аристофана Византийского и Аристарха Самофракийского, город Плотина и позднее Ипатии, была самой значительной метрополией Востока, мировым городом с почти миллионом жителей, чья пышность уступала только Риму Александрия — великолепно расположенный, богатый, важный торговый пункт, с отменным рыболовством, высокозначимая своей монополией на папирусную индустрию, снабжавшую весь мир Александрия, где Ветхий Завет перевели на греческий язык (Septuaginta) была также и резиденцией патриархата (основание св. Марком — вымышлено, первый исторически доказуемый епископ — Димитрий I) — вообще самой крупной и могущественной епископской резиденцией внутри всей церкви, включая западную Ей подчинялись оба Египта, Фивы, Петаполь и Ливия. Эту позицию должно было защищать, укреплять, расширять Александрийские иерархи, именуемые «Рара» (папа), вскоре тоже несметно богатые, стремились любой ценой к господству над всей восточной епархией в течение IV и V веков. При этом их богословие находилось в противоречии с антиохийским, с чем тесно связан спор между обоими патриархатами о ранге, который всегда выигрывали те, кого поддерживал император и имперско-церковный престол Константинополя. В постоянной борьбе с духовными конкурентами и государством здесь впервые возник церковно-политический аппарат, похожий на более поздний римский. По его подобию, соответственно, действовали мелкие епископы, которые оплачивали каждое изменение курса потерей своего кресла или как раз выигрывали — Ни одна из бесчисленных старохристианских церквей Александрии не сохранилась.
Патриарху Александру, возможно, лучше было бы пригасить разгоревшийся около 318 г спор вокруг ousia, сущности «Сына». Когда-то патриарх был лично связан с оратором Арием (около 260–336 гг.), на которого доносили мелетианцы, с 313 г священником церкви Баукаль, виднейшей церкви города и центра большой паствы молодых женщин и портовых рабочих Это Арий, — любезно-обходительный, ученый, сочинивший, предположительно, первые, полностью исчезнувшие песни христианского времени, — отказался от епископства в пользу Александра, более того, персонально он был меньше всего вовлечен в столкновение, разве что как представитель антиохской школы, которую он правда не основывал и не возглавлял. Во-вторых, епископ Александр (что ариане тоже поставили ему в вину) прежде защищал мысли, учения, подобные тем, которые он теперь проклял, он утверждал, что Арий разражается «день и ночь в хуле на Христа и нас» и писал о нем и последователях «Скоро именно вы приведете в действие суды обвинениями разнузданных женщин, которых вы опутали своей ересью, скоро вы создадите христианству дурную славу вам приверженными бабенками, которые без приличия и добрых нравов роятся на всех улицах» «О это злосчастное ослепление, это безмерное безумие, это тщеславное искание славы и сатанинские убеждения, которые укрепились в вашей больной душе как затвердевшая опухоль». После двух публичных дискуссий св. Александр отлучил на соборе от церкви и сослал 100 епископов Ария со товарищи, — конечно, очень согласованно с борьбой престола против привилегий своих пресвитеров — и всеохватпо предупредил о происках «лжеучителя». Он уведомил также римского епископа Сильвестра (314–335 гг.), обратился в двух энцикликах, предположительно 319 и 324 гг., к «возлюбленным и достопочтенным единообрядцам всюду», ко «всем богоугодным епископам повсеместно». Дошло до действий и противодействий. Учителя церкви предавали проклятиям Ария и признавали его Среди последних — важный ходатай при дворе, влиятельный епископ Евсевий, верховный пастырь города — резиденции Никомедии, принявший у себя сосланного друга, и епископ Евсевий из Цезареи, уже известный как толкователь Библии и истории Два высказавшихся в пользу Ария синода сделали возможными его реабилитацию и возвращение Арианская партия в Александрии становилась все сильнее, дело дошло до выдвижения антиепископов Тщетно защищался Александр, жаловался на «разбойничий притон» ариан и не был уверен за свою жизнь Мятеж следовал за мятежом, весь Египет был охвачен им и в конце концов вся восточная церковь раскололась надвое.
НИКЕЙСКИЙ СОБОР И «КОНСТАНТИНОВСКИЙ» СИМВОЛ ВЕРЫ
Константин рекомендовал место как климатически благоприятное и обещал приятное пребывание. Созвал собор он, не то чтобы «папа». Он также открыл его 20 мая и председательствовал. Участники — данные колеблются между 220 и 318 (в соответствии с 318 рабами Авраама) — были на содержании императора и прибыли императорской почтой (как, впрочем, уже на синод в Арле) с многократно большим персоналом, с Запада, правда, только пять прелатов. Сильвестр, римский верховный пастырь, отсутствовал. Он позволил представлять себя двум пресвитерам, Виктору и Викентию, и не занял (на только поэтому) «никакого ведущего положения» (Войтович). Но император явился перед епископами «как ангел Господень с неба, излучая свет в своем блистательном одеянии, как бы лучащемся блеском в огненном потоке пурпура, и украшенный светлым мерцанием золота и драгоценных благородных камней» (Евсевий). Самих духовных отцов охраняли телохранители и приспешники, «обнажившие острые мечи». По высочайшему предписанию им было «предложено ежедневное пропитание в изобилии». Во время праздничного банкета, сообщает Евсевий, некоторые возлежали «на той же самой подушке у стола, что и император, в то время как другие покоились на подушках по обе стороны. Легко можно было бы принять это за картину о царстве Христа или мнить, будто все это лишь сон, а не действительность». О догматических аспектах (акты не велись вообще) большая часть слуг Бога имела поверхностное представление или вообще не имела его. И сам Хозяин не имел собственного интереса в этом. Уже за год до того, в октябре 324 г, в длинном послании он сообщил через епископа Осию представителям враждующих сторон, Арию и Александру, «что здесь речь идет, однако, лишь о безделице», о «задиристости бесполезного ничегонеделания». «Ни в коем случае ваше дело не стоит таких причитаний».