Криминальный отдел

Ильин Андрей

— Слушай, у тебя с собой ливерной колбасы нет? — спросил Грибов одними губами.

— Есть. У меня ты есть…

Сыщики продолжали стоять, боясь пошевелиться. Собака продолжала сидеть, поводя оскаленной мордой то в одну, то в другую сторону. Словно выбирая, с кого начать.

— Может, ее того… — слегка кивнул головой вниз Григорьев.

— Скорее она тебя — того, — справедливо возразил Грибов.

— И что будем делать?

Грибов пожал плечами. А что тут можно делать? Стоять. Или участвовать в обеде. В качестве мясного блюда.

Наконец

собака решилась. Встала и, грозно рыча, направилась к Грибову. Тот, стараясь не испугать приближающегося зверя, потянулся к левой подмышке, где был пистолет.

Григорьев осуждающе покачал головой. Мол, ты что — стрелять нельзя! Шум поднимать — нельзя!

Как будто если собака начнет чавкать живого человека, он позволит ей это делать тихо, не разжимая рта, надеясь, что одной ноги той для насыщения будет довольно. Да хрен с ним, с шумом! Целостность организма важнее.

Но собака не стала «чавкать» ногу. Собака подошла к Грибову вплотную и чем-то заинтересовалась. И принюхалась. Потом прошла еще немного и… задрала заднюю ногу.

Что? И эта туда же?!

Послышалось характерное и очень громкое журчание. Словно на кухне открыли одновременно два крана с водой.

Грибов страдальчески вознес глаза к небу. Но с места не сдвинулся. Справедливо рассудив, что испачкаться мочой все же лучше, чем слюной.

Григорьев тихо захмыкал и задергался. Кажется, следователь превращался в облюбованный всеми окрестными собаками столбик.

Пес сделал свое дело, удовлетворенно тявкнул и пошел обратно в будку. От ног следователя поднимался парок.

— Собака! — выругался Грибов.

— Бог шельму метит, — не пожалел его напарник.

— Что?

— Я говорю, тебе на операции в комплекте химзащиты ходить надо. На всякий случай.

— Да пошел ты!

— Иду… — согласился Григорьев и пошел к дому.

Дом был капитальный, выложенный из красного кирпича. Все двери и окна закрыты. И нигде никаких признаков присутствия людей. Тихо и темно, как в склепе.

— Ну что, послушаем?

— Послушаем.

Григорьев вытащил «жука» — маленький, предназначенный для прослушивания помещений микрофон. Приподнялся на цыпочки, прилепил его к первому окну. Надел наушники. Покрутил настройку. Прислушался

— Нет. Все тихо Никаких шевелений.

Перешел ко второму окну. Прилепил. Послушал. Отрицательно покачал головой.

Третье окно

— Как в могиле.

Четвертое..

С задней стороны дома окон не было. Кроме нескольких застекленных и зарешеченных бойниц на уровне земли.

Григорьев налепил микрофон на них. Покрутил настройку. И тут же настороженно поднял вверх брови. И неуверенно кивнул.

— Что?! — одними губами спросил Грибов.

— Кажется, есть! Один человек! — поднял Григорьев вверх указательный палец.

— Точно один?

— Почти наверняка. Больше никаких голосов не слышно.

— А может, остальные спят?

— Спит человек тоже не молча. Храпит, сопит, зубами скрипит, одеялом шуршит. Абсолютно тих только покойник.

— А девочка?

— Не

слышно девочки.

— Ну что, в гости зайдем?

— Вообще-то нас не приглашали…

— А мы без спросу, как друзья дома.

— Разве только как друзья. Следователи подошли к двери. Григорьев осмотрел замок.

— Сможешь осилить? — спросил Грибов.

— Попробую. У тебя скрепки нет?

— Нет.

— А гвоздя?

— Ну откуда у меня гвоздь? Я тебе что, скобяная лавка?

Григорьев вздохнул, опустился на колени и стал шарить руками по земле. На нашей земле всегда что-нибудь валяется. Не скрепка, так проволока, не проволока, так пьяный электрик, у которого в кармане завалялась случайная проволока. Это вам не Германия, где окрестности жилого дома вымывают со стиральным порошком.

— Нашел?

— Нашел маленько! — показал Григорьев целый набор гвоздиков, проволочек и им подобного металлического инструментария.

Более всего подходила заржавленная женская заколка. Григорьев выгнул ее специфическим образом и засунул в замочную скважину. Но дверь не открывалась.

— Может, просто вышибем ее? — предложил Грибов.

— Если вышибем — будет взлом. А если так откроем, то просто домом ошиблись. А ключ случайно подошел.

В замке что-то щелкнуло, и дверь открылась

— Спец! — восхитился Грибов. — Когда у меня будет недовыполнение по медвежатникам — я на тебя капну.

— А я, когда по сто семнадцатой. И твою фотографию на Доске почета покажу. Чтобы потерпевшая на опознании не ошиблась.

Больше на двери запоров не было.

— Ну что, пошли?

Следователи вытащили оружие. Дослали в стволы патроны. Внимательно посмотрели друг на друга. Одновременно кивнули.

Они понимали друг друга без слов. И понимали весь риск, связанный с незаконным вторжением в чужое жилище. Без санкции прокурора и одобрения вышестоящего начальства. Ошибившись, они рисковали погонами, премиями и выслугами. Не ошибившись — головой. И лучше бы, чтобы головой. Чтобы неизвестный злоумышленник, к примеру, набросился на них с молотком. Или топором. Или незарегистрированным именным «маузером». Тогда можно было бы объяснить свои противозаконные действия вынужденной мерой, направленной на защиту гражданского населения от посягательств представляющего угрозу общественному порядку вооруженного преступника. Тогда бы они оказались правы. Если живы.

В доме было темно, тихо и пыльно. Чувствовалось, что здесь никто не жил по меньшей мере несколько месяцев.

— Я — осматриваю. Ты — прикрываешь, — показал Григорьев.

Все, что касалось проникновения в помещения, захватов и безобразных драк, входило в его компетенцию. Как более опытного в проникновениях, захватах и безобразных драках. Как бывшего спецназовца.

Скользя спиной вдоль стен, Григорьев обходил комнаты. В движениях его чувствовалось что-то хищно-звериное. Что-то такое, что заставляет охотника ежиться в темном лесу и постоянно оглядываться за спину, даже имея в руках двадцатизарядный винчестер.