Криницы
Шрифт:
— Куда это вы? — удивленно и вместе с тем строго спросила она и решительно приказала: — Ложитесь! Ложитесь! — И взяв его за плечи, почти силой заставила лечь на диван.
Ей рассказали, в каком он состоянии, и Наталья Петровна, обрадованная, что он на ногах, нарочно шепотом спросила:
— Как уши?
— Слышу. Только вы на порог — и я сразу же услышал. — Он, видно, сам верил в такое чудо.
Анна Исааковна, вошедшая следом за врачом, молча вышла и неслышно закрыла за собой дверь.
— Напугали вы меня, — созналась Наталья Петровна, с ласковой улыбкой проверяя его
Взгляд её не отрывался от часов наруке. А Сергей в это время смотрел на нее, и она казалась ему ещё более красивой и желанной, чем всегда.
— Я на другом конце была, у Атроха, когда услышала от ребят…
Она не сказала о том, что бежала до самого медпункта, но Сергей запомнил её слова: «Как я бежала!» — там, за дверью, и сейчас видел, как горели её щеки, глаза, как под белым халатом поднималась и опускалась грудь, а по руке её, как по проводнику, ему передавались частые и гулкие удары её сердца. Должно быть, по дороге у неё рассыпались волосы, и сейчас они наспех были повязаны марлевой косынкой. Из-под косынки выбивались мокрые русые пряди.
Её тревога, её волнение воскресили в Сергее надежду, которая уже почти угасла. Он сжал её холодную руку, не дав досчитать пульс. Прошептал:
— Наташа…
Она вздрогнула от неожиданности, отняла руку и отошла к окну. С минуту длилось неловкое молчание. Потом она потянула к себе веточку сирени ещё несколько веток, прижатых створкой окна, высвободились и обрызгали её и стол крупными каплями.
Сергей встал и громко крикнул:
— Анна Исааковна, дайте мне мои ботинки!
Наталья Петровна присела на табурет, повернулась к Сергею. Лицо её было уже спокойно, держалась она уверенно, и, может быть, только руки выдавали волнение: слишком быстро переплетала она резиновые трубки фонендоскопа и, должно быть, довольно сильно зажала пальцы, они побелели.
Сергей не мог оторвать взгляда от её рук. С детства влюбленный в технику, он испытывал особое уважение к нужным и полезным вещам и теперь боролся с желанием предупредить её, что так она может испортить, разорвать трубки, но у него не хватило решимости: а вдруг она скажет сейчас что-то очень важное, может быть то, чего он так долго ждал?..
— Обещайте, что полежите дома, иначе я вас не отпущу, Сергей Степанович.
После этих её обыденных слов он не выдержал и сказал:
— Разорвете трубки, Наталья Петровна. — И только потам ответил: — У меня в Селище комбайн стоит. Надо ехать…
— Нет, нет, — запротестовала она, поднявшись и как бы намереваясь загородить собой дверь. — Если вы такой, снимайте рубашку! Я должна вас выслушать.
Зашелестела сирень, брызнула дождем, и в проеме окна Сергей увидел своего брата Алексея. Похожие друг на друга, братья во многом и разнились: младший — выше ростом, светлый, с гладкими и мягкими, как лен, волосами, в то время как Сергей почти брюнет, и волосы у него, красивые, густые, чуть вьющиеся, лежат крупными волнами. Облупленные на солнцепеке нос и щеки Алеши были густо усеяны веснушками, и от этого он выглядел моложе своих семнадцати лет — казался мальчишкой. Но фигура этого «мальчишки» заслоняла все окно. Одет он был в замасленный комбинезон, в волосах торчал
Увидев врача, Алексей смутился, застенчиво попросил извинения и тут же по-мужски, солидно спросил у брата:
— Ну, как ты, Сергей?
— Ничего, Алёша. Только вот Наталья Петровка домой не отпускает. У тебя там как?
— Так ты полежи. Это же не шутка… Напугал ты всех, брат. Мать на лугу… Может, и хорошо, что не было её в деревне. Я уже послал успокоить, что все в порядке… А то ляпнет кто-нибудь не подумавши — не добежит старуха. — Последние слова Алексей сказал, обращаясь к врачу. Он положил свои сильные, испачканные мазутом руки на белый подоконник, но тут же поспешно убрал их и спрятал за спину. — А у меня что! Комбайн в порядке. Только вот дождь помешал.
Наталья Петровна с интересом разглядывала Алёшу. Она знала его ещё малышом, как знала каждого человека в окрестных селах, и в том числе большую семью Костянков, но Алёша был самый незаметный и скромный из них. Он никогда не болел, и в последние годы Наталье Петровне почти не приходилось с ним иметь дело. И вдруг с радостью и удивлением она открыла нового взрослого и занятного человека.
— Так что ты полежи, брат, — рассудительно продолжал Алексей. — А в Селище поедут. Директор знает. Он здесь, пришел тебя проведать, но Исааковна никого не пускает. И Данила Платонович здесь…
— Горе мне с вами. Старику тоже нельзя выходить, а он гуляет под дождем. — Наталья Петровна укоризненно покачала головой и вышла из комнаты, озабоченная и грустная.
2
Машина остановилась на перекрестке. Шофёр, молодой парень, почти мальчишка, высунулся из кабины.
— Эй, товарищ интеллигент!.. Приехали!
Хотя в кузове было человек шесть и среди них люди, одетые по-городскому, Лемяшевич понял, что это относится к нему; должно быть, соломенная шляпа послужила причиной такого обращения. Он ловко перемахнул через борт на мокрый песок дороги.
— Смотрите, какой дождь тут прошел, а там и не капнуло. Хотя бы и у нас покропило, — размышляла вслух старая колхозница. Она подала Лемяшевичу чемоданчик и пузатый портфель.
Шофёр выскочил из машины и озабоченно постукивал носком сапога по заплатанным баллонам. Не глядя на Лемяшевича, он обращался, однако, к нему:
— За этой рощицей — ваши Криницы. Километра два, а может, и того нет. Вон деревья высокие… парк… Не заблудитесь.
В кузове засмеялись. Лемяшевич понял, что до деревни совсем не два километра, но смолчал: шофёр предупредил его, когда он садился, что до Криниц довезти не сможет — едет мимо.
— Сколько с меня? — спросил Лемяшевич, доставая из кармана кошелёк.
— Четвертак, — быстро ответил шофёр, хлопнув ладонями и потирая руки, как бы от удовольствия, что получит такую сумму.
— Двадцать пять рублей? — удивился Лемяшевич. — По рублю за километр? Недурно! Это вы со всех так дерете?
— Не-ет… Только с уполномоченных. Они командировочные получают. — Теперь парень стоял прямо против него, с любопытством разглядывал своего пассажира, и в карих, по-детски ясных глазах его прыгали озорные огоньки.