Криницы
Шрифт:
— Ты куда? — спросила Наталья Петровна. — Пойду на лыжах покатаюсь.
Проводив ее взглядом до дверей, Наталья Петровна вздохнула: «Ох, Сергей Степанович, видно, ничего у нас не выйдет». И улыбнулась, неожиданно почувствовав облегчение.
В комнате быстро, как всегда в зимние сумерки, сгущалась тьма. Согревшись, Наталья Петровна на миг задремала, но тут же проснулась и вдруг забеспокоилась о дочке: куда она пошла? Такое беспокойство часто охватывало её раньше, когда Лена была маленькой. Мать быстро оделась, вышла. Свежая лыжня вела через огород в поле. Она еще больше встревожилась и двинулась по лыжне. Снег был неглубокий, на пригорке
Лыжня вывела на открытый ток, к скирдам колхозной соломы. Подойдя к одной из них, Наталья Петровна услышала всхлипывание. Она сразу поняла, что это Лена, и чуть не кинулась к ней, чтоб приласкать, успокоить. Но сдержалась и свернула в сторону. Должно быть услышав шорох её шагов, Лена перестала плакать, немного погодя показалась из-за скирды и быстро пошла на огоньки деревни.
Наталья Петровна вытерла слезы и осторожно двинулась за ней.
«Нет, Сергей Степанович, покой и счастье дочери мне дороже».
Как-то вечером смотрели в отремонтированном клубе кинокартину. К удивлению криничан, лента на этот раз не рвалась, фильм шел без задержек, и сеанс кончился рано. Сергей и Наталья Петровна сидели рядом. Пришли они врозь, он — позднее, но ему сразу же уступили место возле нее.
Когда картина кончилась, Сергей предложил:
— Погуляем, Наташа?
После разговора с дочерью она избегала оставаться с ним наедине. Боялась, что он потребует решительного ответа на свой вопрос. А что она ему скажет? Опять то же, что два года тому назад? Но ведь это просто издевательство над его чувствами. Наталье Петровне от души жаль было этого доброго и скромного человека.
— Посмотрим, как погода, — неуверенно ответила она.
У выхода они столкнулись с Лемяшевичем, который сидел где-то возле стены и теперь не торопясь двигался к дверям. И Наталья Петровна вдруг предложила:
— А в самом деле, давайте погуляем… если не метет… Пойдемте с нами, Михаил Кириллович.
Лемяшевич сперва отказывался, но стал уговаривать Сергей, горячо и настойчиво, — и он согласился.
Ночь была не по-зимнему темная. Небо затянуло низкими тучами, западный ветер доносил тот неуловимый, особенный запах снега, которым веет в дни оттепели. Казалось, вот-вот опять пойдет снег, крупный, мокрый, закружится причудливыми бабочками в свете редких фонарей. Но снега не было.
Не сговариваясь, они почему-то пошли по направлению к МТС.
Наталья Петровна пошутила:
— Сергея Степановича тянет в ту сторону.
— Не диво, — подхватил шутку Лемяшевич, — если в той стороне «и эта улица и этот дом».
— Какой дом? — не понял сначала Сергей. — Дом Натальи Петровны.
— Вы, Михаил Кириллович, не выдумывайте. Человека в мастерские тянет, к тракторам, а вы… — Наталья Петровна засмеялась.
Сергей понял шутку, и ему стало немножко обидно. А не она ли, Наташа, виновата, что, кроме работы, в его жизни так мало других радостей? А Наталья Петровна была в тот вечер на редкость веселой — все время шутила, поддразнивала и его и Лемяшевича. Михаил Кириллович подхватывал её шутки, отвечал на них, а Сергей терялся и страдал от своей
Наталья Петровна неожиданно предложила пойти на электростанцию.
— Люблю слушать, как она шумит… Особенно теперь, зимой: все вокруг мертво, а там шум воды…
Небольшое деревянное здание гидростанции ярко светилось широкими окнами. К гидростанции вела узкая стежка, протоптанная напрямик через луг дежурными электриками. По этой стежке шли гуськом: Наталья Петровна, за ней — Лемяшевич, а последним — Сергей. Он шел нехотя, не понимая, зачем ей туда идти и вообще почему она сегодня такая странная, не похожая на себя. Должно быть, неспокойно у нее на душе. Может быть, рна рассердилась на него? Зачем ему было так настойчиво приглашать Лемяшевича? Сама она, верно, позвала его только из вежливости, а он, дурак, рад стараться для друга. Влюбленным всегда кажется, что именно тот разговор, которому кто-то помешал, и должен был решить судьбу их любви. Так казалось и Сергею, и он шел позади, полный грустных раздумий.
Они были уверены, что на станции застанут одного дежурного, который в такое время, когда не работают моторы, обычно спокойно читает книгу или сидит с наушниками и слушает радио. Но, войдя в ярко освещенное помещение, они увидели там, кроме дежурного, молодого механика МТС Козаченко и Алёшу. Все трое работали: собирали генератор. На станции были две турбины и соответственно — два генератора, один из которых еще осенью испортился. Мохнач долго собирался отвезти генератор в город и все откладывал, а Волотович договорился с МТС, и Козаченко, который работал раньше на заводе электромоторов, с удовольствием взялся его отремонтировать. Ни Сергей, ни Лемяшевич не знали, что Алёша с первого же дня был его добровольным помощником.
Хлопцы, в одних сорочках, так как печь дышала жаром, всклокоченные, с засученными рукавами и масляными пятнами на рубахах и лицах, встретили непрошеных гостей удивленно и растерянно. Стояли, опустив руки и шмыгая грязными носами.
— Вы что, в кино не были? — обратился Сергей к Козаченко.
— Да нет, Сергей Степанович… Когда дело подходит к финишу, знаете, трудно бросить. Хочется окончить.
— А Алексей что тут делает? — спросил Лемяшевич, хотя и так было ясно, что он может делать у машины.
Алёша весело блеснул глазами, первым справившись с растерянностью.
— Да хотелось, Михаил Кириллович, поглядеть на машину в разобранном виде, а то учить учим, а видеть не видим. А теперь уж я знаю, что к чему. Сам могу разобрать.
Лемяшевич едва удержался, чтоб не похвалить своего ученика, но за него это сделал Козаченко.
— Молодчина ваш Алексей, я вам скажу. Я сначала не верил, но гляжу — механик-энтузиаст.
Алёша отвернулся, склонился над генератором и начал грохать молотком, может быть нарочно, чтоб заглушить этот разговор. Козаченко остановил его:
— Погоди. Потом выбьем заклепку. Давай паять контакты. И они, словно забыв о гостях, снова взялись за работу.
Механик включил электропаяльник, Алёша стал зачищать наледачной бумагой контакты щеток, которые и так блестели; дежурный сбавлял обороты действующей турбины — час был поздний, нагрузка падала, — стрелки на щите «занервничали».
Если вначале немножко растерялись Козаченко и Алёша, то теперь, когда они занялись работой, в неловком положении оказались пришедшие, во всяком случае это почувствовал Лемяшевич: «Люди работают до поздней ночи, а мы — точно экскурсанты».