Кристальный пик
Шрифт:
Отодвинув ступки подальше, я незаметно отодвинула от себя и звериные косточки, что были разложены на столе вместо приборов. Там же лежали и железные спицы для вязания с железными булавками, какие в деревнях нередко использовали не только для того, чтобы закалывать одежду или волосы, но и в качестве оберегов. Все это добро благополучно пачкало дейрдреанский гобелен, вышитый золотом, который Хагалаз использовала вместо скатерти. Не в силах смотреть на это, я перевела взгляд на створчатые окна, покрытые толстым слоем пыли, и заметила, что растений в горшках на них поубавилось: остались лишь кустики зверобоя, белены и душицы. Не то летом Хагалаз
— На, угощайся! А то слюной весь стол мне сейчас запачкаешь. Вижу же, как носом водишь и на котелок поглядываешь, хе-хе. Вкусно я готовлю, да? Соскучился по моей стряпне?
Хагалаз расшевелила кочергой фарфоровое пламя в очаге, белое и полупрозрачное. Дождавшись, когда чугунный котелок над ним забулькает и засвистит, подбрасывая крышку, она перелила его содержимое в миску и поставила ее перед Солом. Вот только смотрел он все это время на котелок не потому, что проголодался, а потому, что в котелке что-то барахталось и скреблось еще с той самой минуты, как мы вошли.
Промычав невнятное «Спасибо», Солярис уставился на бледно-зеленый овощной бульон, в котором плавали дольки картофеля, морковки и редиски. Выглядел он вполне съедобно, но я все равно отодвинулась от Сола на другой конец скамьи и отвернулась в противоположную сторону, чтобы Хагалаз ненароком не решила, будто я тоже хочу попробовать ее супец. Однако надеяться, что мне удастся не попасть под закон гостеприимства, было глупо: спустя несколько минут, как закипел еще один горшок, передо мной очутилась дымящаяся пиала. К счастью, то был всего лишь чай.
В замке его тоже иногда подавали вместе с жирными блюдами вроде баранины, чтобы тот помог растопить масло в желудке. Я сделала настороженный глоток и причмокнула губами, сравнивая и растягивая послевкусие — горькое, свежее, как древесная живица. Кажется, то и впрямь была она, разведенная крутым кипятком. На дне плавали зеленые иголки и ягоды малины, засушенные еще с зимы, а щепотка липового меда превращала чай практически в десерт, хоть и своеобразный.
— Там случайно нет цукаты? — спросил Солярис, щелкнув ногтем по моей пиале, и в голосе его уж точно было побольше яда, чем в моем напитке.
— Ты чем-то недоволен, дракон? — Хагалаз зловеще сверкнула на него белой пеленой в глазах. — Я жизнь твоей ширен спасла, хоть и отняла ее сначала! Да, у этого был риск, но где его нет, когда речь заходит о проклятиях? Ты благодарить меня должен, в ноги кланяться! Ишь, избалованный какой! Мало того, что уже в третий раз сам ко мне приходишь и спасибо ни разу не сказал, так нос еще воротишь.
— Солярис!
Я тоже шикнула на него, вспыхнув. Не хватало еще, чтобы Хагалаз решила, будто мы заявились сюда отчитывать и попрекать ее за оказанную помощь! Прошлое всегда должно оставаться в прошлом. Тем более, что цукату я тогда приняла почти добровольно, по нужде — иначе Сола было бы не заставить убить меня. Очевидно, вспомнив об этом и о том, зачем мы здесь, он все-таки сумел обуздать свои обиды и резко присмирел. Посмотрев сначала на меня, потом на Хагалаз, Солярис глубоко вздохнул, будто храбрился перед тем, как опустить голову и сказать:
— Каюсь. Я был неуважителен к тебе. Спасибо, что помогла Рубин, когда она нуждалась в этом. За все спасибо. И за твою изумительно вкусную похлебку тоже.
Солярис неумело улыбнулся, из-за чего его верхние клыки смешно
— Хороший мальчик, — похвалила она. — Ну так что? Зачем вы пожаловали ко мне? Вряд ли для того, чтобы смуту здесь наводить да чаи гонять.
— Хагалаз! Хозяйка Рубинового леса, вёльва и жрица Волчьей Госпожи, — заговорила я, откашлявшись, и встала из-за стола к ней лицом, забыв, что мы так и не выразили ей свое почтение должным образом. Хагалаз тем временем уже размешивала черпаком новый суп из наструганных грибов и корнеплодов в глиняном горшке, куда, облизываясь, свешивалась белая кошка, усевшись на каминной полке. — Я в неоплатном долгу перед тобой, ибо это твой сейд помог мне выжить и остановить Рок Солнца. Несомненно, он искусен и неповторим, ни один другой сейд не превзошел бы его, но...
— Но? — сощурилась Хагалаз.
— Но что-то пошло не так.
И я робко вытянула из-под заколки красную прядь, ставшую такой приметной, что мне было тяжко смотреть на себя в зеркало.
Больше всего на свете я боялась, что Хагалаз погонит нас из дома если не проклятиями, то веником, которым она принялась невозмутимо подметать полы, пока варился суп и пока я распиналась в объяснениях. Начать я решила с того самого дня, как умерла, потому поведала абсолютно обо всем, о чем только можно было: о встрече с Совиным Принцем и его напутствии; о спокойных днях, прерванных неизведанной болезнью посевов и плодов, грозящих голодом селянам; о гибели двух тысяч хирдманов и увядшей Свадебной роще; о притворщике, ворующим лица, и о той песни, что я, похоже, слышу, когда он где-то рядом. Я все-все рассказала ей, несмотря на то, как Сол сжал губы от обиды, когда понял, что есть вещи, в которые я даже его не посвятила. Он терпеливо черпал ложкой бульон и выливал его обратно, делая вид, что ест — благо, Хагалаз была слишком увлечена моим рассказом, чтобы заметить, что супа в миске все никак не убавляется.
— И вот еще, — закончила я, наконец, выкладывая на свободный краешек стола тисовую ветвь, опавшую и ссохшуюся, будто она пережила с десяток зим, не увидев ни одного лета. — Так теперь выглядит священное древо в Столице. Так выглядит Увядание, которое пришло на землю после Рока Солнца.
Хагалаз швырнула метелку за бумажную ширму, которая разделяла ее кухню с постелью и ночным горшком, отряхнула от пыли руки и приблизилась к столу. Все это время, что я говорила, она только кивала изредка, хмыкала, чем-то недовольная, и молчала. Однако стоило ей дотронуться до тисовой ветки кончиком грязного пальца, как Хагалаз тут же взбодрилась. Ойкнула, отскочила назад и выставила перед собой руки, будто ветвь могла на нее напрыгнуть.
— Какая дикость! Это же труп богини. Зачем ты принесла его сюда?
— Труп богини? — переспросила я, пряча ветвь обратно в узелок, когда Хагалаз красноречиво смахнула ее со стола веником, брезгливо морщась. — Что это значит?
— То и значит! Кроличья Невеста умерла, вот и гибнет все живое. Без нее природа тоже жить не хочет.
Цокнув языком, Хагалаз сняла поток старой ткани с дверцы поваренного шкафа, опустила его в бочонок с дождевой водой и принялась ту часть стола, где лежал тис, словно я и впрямь запачкала его мертвечиной.