Кристина
Шрифт:
— Что Кейт? — уже крикнула я.
Но, оттолкнув меня, Айрис бросилась в переднюю и открыла дверь. Она приветствовала молодых людей невнятным щебетом, в котором, казалось, слова были и их не было. Я вышла вслед за нею. От сильного порыва ночного ветра, ворвавшегося в открытую дверь, волосы у нас разметались по лбу, а наши юбки, одна розовая, другая голубая, плотно прилипли к коленям.
— Это Виктор, — объявила Айрис бесшабашно веселым тоном, избегая смотреть на меня.
Это был юноша с ямочками на щеках и светло-карими глазами. Он был весь словно начищен до блеска.
— А это
Мне пришлось принять удар без подготовки. Затем я почувствовала настоящий неукротимый гнев.
Кейт был хорош собой — Виктор не солгал. Он был более чем хорош: лицо его было прекрасно — печальное, ясное и спокойное с большими голубыми глазами, вопрошающими и покорно ждущими ответа. Но глаза эти были где-то на уровне моих губ, а я была так мала ростом.
Он был калекой, ибо его большое и сильное тело мужчины держалось на ногах двенадцатилетнего ребенка. За его головой возвышалась острая, как клин, лопатка, напоминая гористый пейзаж на портретах старых итальянских мастеров. Гордо и с ненавистью отдавал он себя на мой суд. Он сразу же понял, что я не была предупреждена.
Мы обменялись рукопожатиями.
— Надеюсь, мы не опоздали, — сказал Виктор, — а если и опоздали, то у нас есть оправдание. Мы приехали не на такси, а в машине Кейта. Он только сегодня получил ее в подарок.
— От отца, — сказал Кейт, без улыбки, ни на кого не глядя. — Он давно обещал мне и вот сегодня выполнил свое обещание.
Открыв дверь. Айрис выглянула на улицу.
— Ах, какой вы счастливчик! Она сногсшибательна — у-у, притаилась, как пантера.
— Она не новая. Отец ездил на ней, но теперь он купил себе другую.
— Ну разве нам не повезло, Кристи? — обратилась ко мне Айрис и, встав рядом, положила мне руку на талию. Я не шелохнулась.
Чувство, охватившее меня теперь, было похоже на ужас. Я понимала, что что-то должна сделать с собой и тотчас же, сию минуту, чтобы Кейт не заметил, что со мной происходит, а если он уже догадывается, он не должен окончательно убедиться в этом. Мой гнев был направлен против Айрис. Я не могла простить ей этот обман, это малодушие. Ведь она знала обо всем. Может, она узнала слишком поздно и побоялась сказать мне, но это все равно. Я думала: она считает, что лучшего я не стою: вот степень ее пренебрежения. И вместе с тем доля гнева, к моему ужасу, была направлена и против несчастного калеки за то, что он оказался таким. Я ничего не могла поделать с собой, хотя и ненавидела себя за это. Я презирала и жалела себя одновременно. Скромное розовое платье и мой обдуманный отказ от украшений делали меня настолько смешной в собственных глазах, что я с ненавистью отвернулась от себя: не только за эгоизм, но и за глупое ненужное жеманство.
— Располагайтесь, как дома, я на секундочку оставлю вас, — крикнула нам Айрис, ища спасения в бегстве. — Папиросы в шкатулке.
— Право, Айрис сегодня просто сногсшибательна, — слащавым голосом произнес Виктор. — И вы тоже, — добавил он не столь уверенно.
— Я не собираюсь соперничать с ней. — Мой ответ был довольно резок, и я знала это. Я предложила ему папиросы. — Пойду захвачу пальто.
Я вбежала в спальню. Стоя перед зеркалом. Айрис, крепко сжав губы, пудрила лицо.
— Как
— Милочка, я сама этого не знала. Ты же знаешь, как плохо мужчины умеют рассказывать друг о друге. Я знала, что он немного хромает, во всяком случае, я не думала…
— Ты знала, какой он!
— Кристи, ты ведь не собираешься ссориться со мной? Пожалуйста, прошу тебя. Ты будешь танцевать с Виктором столько же, сколько я.
— Твой Виктор — противный наглый мальчишка! — воскликнула я. — Я лучше буду танцевать с Кейтом.
Айрис залилась слезами.
— Посмотри, что ты наделала! Теперь я буду уродиной. Ты все испортила. О, уходи, пожалуйста! Я сейчас выйду.
Вернувшись в гостиную, я застала там одного Кейта.
Я увидела, что он старше, чем я думала, — ему было, видимо, года двадцать четыре или двадцать пять. Или, возможно, восемнадцать, но испытания и обиды сделали его старше своих лет.
Он стоял спиной к камину, сцепив сзади руки, со спокойным и неподвижным лицом.
— Хорошо, должно быть, иметь свою машину, — сказала я. Мой голос казался мне совершенно естественным. Я пыталась как можно скорее справиться с болезненным и гнетущим чувством досады, столь мешавшим мне и несправедливым по отношению к нему.
Кейт вынул белоснежный, туго накрахмаленный платок и провел им по ладоням. Свет лампы под потолком, тусклый, как свет всех ламп в квартире миссис Олбрайт, падал на его голову. У него были русые, густые, гладко причесанные волосы.
— Боюсь, что вас не предупредили, — сказал он; выражение его лица оставалось прежним. — Это несправедливо ни по отношению к вам, ни по отношению ко мне.
Я лихорадочно искала подходящие слова. Должны же быть слова, которые не обидят его! Но усилия мои были напрасны. Слов не было, а ждать было невозможно. Я должна была что-то сказать сейчас же.
— Вы имеете в виду, что мне ничего не сказали о вашей хромоте? Да, мне действительно ничего не сказали об этом. Но мне кажется, что она не так уж заметна, как вы думаете.
Тогда он улыбнулся ласково, с облегчением, и в его улыбке не было ничего похожего на унижение.
— Хромота — это, пожалуй, не самое главное. Однако я танцую и неплохо, хотя предпочел бы посидеть с вами и поболтать. Но это — как вы пожелаете.
Мое раздражение против него исчезло, растворившись в жалости, почти такой же острой и болезненной; где-то в ней вдруг вспыхнули новые искорки гнева, но теперь против тех, кто посмел бы унизить его.
— Знаете, я хочу танцевать. Я хочу много танцевать.
— Виктор сказал мне, что вы пишете стихи.
— Пробую писать.
— Я читал их. Мне бы хотелось так писать. Виктор сказал, что вы необыкновенно умны.
— Я умна, а Айрис красива, — сказала я, вспомнив старую обиду. — У каждой из нас, свое амплуа.
— Мне кажется, что вы и умны, и красивы, — медленно произнес он. — И мне хотелось бы быть таким, как все, чтобы вы поверили моим словам.
А потом он сделал странную вещь: он протянул мне руку ладонью вверх и ждал, пока я вложила в нее мою. Это было похоже на фигуру нового танца, который никто из нас хорошенько не знал. Он крепко сжал мои пальцы, но тут же отпустил их и отошел.