Кристина
Шрифт:
— Не вижу, что вы находите в этих стихах. Однако я уже говорил Крис, что я не поэт.
Воцарилось неловкое молчание.
— Чувства прежде всего, — наконец снова обрел дар речи Возьмем Платона. — Если стихи ничего не говорят нам, то здесь уж ничем не поможешь.
Мне показалось, что все, кроме Нэда, облегченно вздохнули, когда настало время прощаться. Я же была глубоко несчастна. Мне так хотелось, чтобы Нэду понравились мои друзья. Но он, казалось, так и не решил, нравятся они ему или нет. Мне так хотелось, чтобы мои друзья полюбили Нэда, но было ясно, что этого никогда не случится. Разница в возрасте была той зияющей пропастью, которую я могла перешагнуть, но они нет. Я почувствовала холод тоски и отчаяния, как человек, который
Глава IX
И все же последующие месяцы я была счастлива: меня захватила радость новизны. Я изучала Нэда, как изучают новый язык, — а поначалу все языки кажутся легкими и изучение идет успешно. Мы виделись почти каждый день, у меня или у него. Но чаще у меня: его мать, хотя и относилась ко мне хорошо, слишком часто бывала настроена мрачно и скептически, а Эмили не переставала угнетать меня своей безмолвной просьбой не оставлять ее одну. Я не говорила Нэду, почему так часто предпочитаю оставаться дома. Я знала, что он скажет на это. И поэтому придумывала всяческие причины — я слишком устала в конторе, у меня разболелась голова, мне надо закончить работу, я задержусь и будет уже поздно для поездки в Ричмонд. Нэд всегда соглашался со мной. Он охотно проводил вечера у меня дома, был нежен, заставлял меня рассказывать ему маленькие и смешные эпизоды из моего детства, выслушивая их с полуулыбкой и время от времени поглаживая меня пальцем по щеке. В такие вечера Эмили рано уходила к себе и оставляла нас одних; для нее было достаточно того, что я дома.
Нэд начал собственное дело, купив контору по продаже недвижимости недалеко от Сауткенсингтонского вокзала. Общий доход, он считал, должен быть около трех тысяч фунтов стерлингов в год, и он надеялся иметь не менее полутора тысяч чистого дохода. Эта сумма казалась мне поистине фантастической. Если я выйду замуж за Нэда, сбудутся самые смелые мечты моей матери, которая часто говорила: «Как бы мне хотелось, чтобы Кристина вышла замуж за человека с тысячей фунтов годового дохода».
Эти слова казались магическим обертоном, заклинанием, от которого мягко и приглушенно звонили колокола каждый раз, когда я думала о будущем.
— Если дела пойдут, как я рассчитываю, — говорил Нэд, — в августе мы поженимся. Дай бог, чтобы все было так, хотя поначалу могут быть всякие неожиданности.
Я не знаю, когда впервые поняла, что он не верит в себя, когда почувствовала эту всосавшуюся в его плоть и кровь неуверенность. В сущности уже с самого начала мне было ясно, что она является неотъемлемой чертой его характера, однако по молодости я считала, что смогу помочь ему избавиться от нее и стать другим. Никогда не забуду, как я попыталась сделать это и что из этого вышло. Я вспоминаю об этом, как об одном из самых позорных поражений моей юности, оставившем надолго свой след и о котором невозможно говорить и трудно даже писать.
Однако до этого произошло еще одно событие.
Когда после первого весеннего дождя установилась погода и наступили теплые и звездные вечера, Нэд однажды оставил у меня свой макинтош. Мы не должны были видеться с ним на следующий день, и поэтому у меня, как всегда в таких случаях, было дурное настроение — я плохо переносила разлуку с Нэдом. Вернувшись вечером из конторы, я поужинала и, взяв книгу, собралась было подняться в свою комнату, как вдруг Эмили окликнула меня.
У нее был таинственный и взволнованный вид, а губы сжаты так плотно, словно она изо всех сил старалась не произнести того, что все-таки считала себя обязанной сказать. Я вспомнила, что у нее всегда бывал такой вид в тех редких случаях, когда она собиралась в чем-нибудь возразить моему отцу. Мелкими семенящими шажками она приблизилась ко мне и протянула какую-то измятую бумажку.
— Мне кажется, ты
— Что это? — я не хотела смотреть на эту бумажку.
— Записка. Я нашла ее на полу под макинтошем Нэда. Должно быть, выпала из кармана. Она лежала так, что я не могла не увидеть, кому она адресована. — У Эмили хватило честности слегка покраснеть при этом. — Мне кажется, тебе следует знать это.
Она поспешно удалилась. Я слышала, как хлопнула дверь.
Сердце мое сжалось. Когда ты влюблен, нелегко иметь дело с таинственными записками, а когда ты вдобавок очень молод — это порой бывает ужасно. В зрелом возрасте разум подсказывает, что иногда лучше смотреть на такого рода неприятные открытия сквозь пальцы и стараться забыть о них до того, как мы примем бесповоротное решение. В зрелом возрасте мы уже в состоянии оценивать преимущества неведения. Но тогда, держа в руке записку, результат праздного любопытства Эмили, я чувствовала себя так, словно держала бомбу, готовую взорваться. Я похолодела от страха за будущее, мне показалось, что какая-то часть моей жизни уже прожита и оборвалась, прежде чем я успела подготовиться к этому.
Записка выглядела так, словно ее много раз читали и перечитывали. Я увидела слова: «Любимый», «невыносимо больно». Распрямив плечи, сделав глубокий вдох, я прочла ее до конца. Это было коротенькое письмецо без даты, полное страстных упреков, и, на мой неискушенный взгляд, довольно откровенное. Вместо подписи стояла буква «В». Сомнений не было — писавшая его была любовницей Нэда.
Даже если бы он никогда не говорил мне о Ванде, я не была настолько глупа, чтобы считать себя первой женщиной, в которую он был влюблен. Здравый смысл подсказывал мне, что не все его увлечения были такими невинными, как мои. Однако его отношение ко мне было столь же церемонным, как отношение Лесли, и поэтому я тешила себя нелепой надеждой, что он «берег себя» (как любила выражаться моя мать) для девушки, на которой собирался жениться.
Теперь, когда я знала, что это не так, мне показалось, что меня предали. Во мне с такой силой вспыхнула ревность, что на мгновение я почувствовала физическое недомогание. Я завидовала Ванде, завидовала тому, что она уже женщина и может, не стыдясь, безудержно и страстно выражать свои чувства. Рядом с ней я казалась себе ничтожной, юной, глупой, объектом всеобщих насмешек. У нее было преимущество передо мной и, «плохая», она сумела стать более желанной, чем я, «хорошая». Как несправедливо, как подло! Мне хотелось быть такой же бесстыжей, испорченной и красивой, какой, я уверена, была Ванда. Моя невинность казалась мне шутовским колпаком, и я презирала себя.
Я опустилась на ступеньки лестницы, машинально сворачивая ужасную записку до тех пор, пока она не превратилась в грязный комок. Зачем он носил ее с собой? Когда она была написана? Я вдруг решила, что Нэд до сих пор встречается с этой грешной Еленой (Томас Вульф услужливо подсказал мне это сравнение и поэтому сразу же стал моим врагом) и та снова хочет заманить его в свои сети.
Услышав, как внизу хлопнула дверь, я вскочила и убежала в свою комнату. Я положила записку на туалетный столик и, чтобы не видеть ее, прикрыла крышкой от пудреницы. Бросившись на кровать, я уткнулась лицом в подушку, но мне казалось, что я слышу, как шелестит, разворачиваясь в своей темнице, злополучная записка.
Кашлянув, в дверь постучалась Эмили.
— Кристина!
— Я занята, — ответила я высоким, срывающимся, деланно бодрым голосом.
— Дорогая, я должна была сказать тебе. Ведь я же отвечаю за тебя.
— Это все ерунда! — снова крикнула я.
Эмили вошла. Я едва успела сесть на кровати.
— Он намного старше тебя…
— Говорю тебе, все это пустяки. Это старая история. — Но я сама не верила этому.
— Подумай, что ты делаешь, дорогая! Ты слишком молода, чтобы выходить замуж. — Эмили была взволнована и преисполнена надежд.