Критика буржуазных медико-социологических концепций
Шрифт:
Я застываю на месте.
Но чей-то всхлип возвращает меня в реальность, в эту дрожащую, разрываемую между абсурдом и ужасом действительность, и я осознаю, что мы здесь не одни.
Некоторые солдаты сидят в углах, опустившись на пол, молча рыдая в одиночестве. Другие стоят ближе, обнявшись, находя утешение друг в друге.
Возле тела — Аврора и Эдит.
Первая оборачивается, завидев меня, и слезы хлынут из глаз, когда она узнает меня. Она отстраняется от сестры, та пошатывается,
Только когда чувствую влажное тепло ее рыданий на своем плече, я понимаю: я не плачу.
Нет слез. Внутри только пустота.
Аврора отстраняется, крепко сжимает мои плечи, долго смотрит мне в глаза, а затем отпускает, позволяя мне идти дальше.
Эдит тоже больше не плачет, но уже плакала. Ее глаза красные, веки опухли. Она стоит прямо перед телом, у этого импровизированного алтаря перед троном.
По другую сторону — огромные окна, выходящие в сад, а за ним раскинулся густой лес, такой темный, такой черный…
Эдит прикрывает рот дрожащей рукой. Другой находит мою, сжимает ее крепко, но молчит. Нет упреков. Нет гнева. Только грусть — глубокая, теплая.
— Сегодня ночью мы будем его оплакивать, а завтра проведем надлежащий обряд, — торжественно говорит Нирида. — Он уйдет с почестями.
Рядом с телом лежат монеты. Десятки их. Они же разбросаны у трона, у свечей, что мерцают в полумраке зала.
Представляю, как его солдаты приходили сюда снова и снова, оставляя монеты — на всякий случай, чтобы он мог заплатить Эрио, а затем Иларги помогла бы ему найти путь в обитель Мари.
Я не прошу разрешения, когда откидываю простыню, и его образ обрушивается на меня ударом.
В его мертвенно-бледном лице больше нет ни капли цвета. Его прекрасные губы не искривлены в насмешливой улыбке. В его чертах нет боли, но сказать, что он выглядит как спящий, я бы не смогла.
Я провожу рукой по его темным волосам, вплетаю в них пальцы и чувствую исходящий от него холод.
Кириан больше не здесь.
Кириан перешел на ту сторону.
И в этот момент, пока все остальные плачут, я понимаю, почему не могу заплакать.
Мир снова сотрясается у меня под ногами, но теперь я чувствую это по-настоящему.
Я знаю, что это реально, когда Аврора хватается за Эдит, а Нирида бросается ко мне, чтобы защитить.
Дрожь.
Нет.
Я не могу плакать, потому что внутри меня — ярость, ненависть, гнев.
Реальность рушится и собирается вновь, и я принимаю решение.
Отстраняюсь от Нириды и тянусь к куче монет, оставленных возле тела.
Аврора смотрит на меня в ужасе. Нирида пытается меня остановить.
— Одетт… — шепчет она, раздавленным голосом.
Она
Лучше ей не видеть остального.
Я ее не слушаю. Я не слушаю никого, и никто не в силах меня остановить, когда я подхожу к окнам и разбиваю их вдребезги.
Крики удивления не заставляют меня обернуться. Но шаги Нириды — да.
Я поворачиваюсь к ней, но ничего не говорю.
Я просто запечатываю выход, создавая слой ветра, который не позволит ей пройти.
— ОДЕТТ!
Солдаты по эту сторону зала смотрят на меня в шоке и ужасе, видя, как я босиком ступаю по морю осколков.
Я наклоняюсь к груде камней, на которых покоятся еще монеты, оставленные для мертвых, и забираю их.
Некоторые солдаты отшатываются. Другие читают молитву Мари.
Но никто меня не останавливает. Да и не смог бы.
Что-то пробудилось. Что-то пришло в движение.
Тогда я замечаю еще одну жертву — статую женщины с окровавленными ступнями, с ладонью, в которой лежат монеты.
Я ощущаю, как что-то ревет в моих венах, словно огонь, словно тьма, словно пустота, словно падение.
Я засовываю монеты в карман и иду дальше, а остальные расступаются передо мной.
Я чувствую магию. Грубый взрыв в крови, в пальцах, в босых ступнях.
Я слышу, как звук медленно угасает. Как все становится тише, кроме моего дыхания.
Кроме моего сердца, бьющегося в обратную сторону с того самого момента, когда остановилось его.
Еще одно подношение — и еще одна ужасная кража, возмущающая тех, кто оставил здесь свои монеты.
Магия внутри меня растет. Растет, корчится, становится невыносимой. Я слышу, как она ревет в моих ушах, как буря, как страшный грохот моря, разбивающегося о скалы.
Тогда я замечаю лес — и он кажется мне темнее, чем когда-либо.
С карманами, полными украденного серебра, и горстями монет в обеих руках, я ухожу вглубь, среди вытянутых деревьев, густых ветвей, под мягкие прикосновения ночного ветра к моим обнаженным лодыжкам.
И там, в самой тьме, — еще один камень, на котором оставили еще больше монет, еще больше безмолвных просьб к Эрио.
Грохот магии оглушает меня. Я ощущаю ее внутри себя, ощущаю вокруг, она охватывает меня, поглощает все, кроме этого яростного рева, этого завывания бури.
Я роняю несколько уже украденных монет, даже не замечая этого, и беру еще.
Собираюсь уйти, когда вдруг все вокруг замирает в полной тишине, и я перестаю слышать даже магию.
Нет больше жужжащего напряжения в воздухе. Лес замолкает. Больше не слышно уханья сов, не поют цикады. Ветер не шепчет среди ветвей. Я даже не слышу собственного дыхания.