Критика криминального разума
Шрифт:
Он замолчал и уставился на меня, видимо, ожидая одобрения. Люблинский предлагал мне что-то, стараясь спасти свою жалкую шкуру. Он делал практически то же самое, что и тогда, когда выдавал мне Анну Ростову.
— И что вы нашли? — спросил я, стараясь, чтобы мой голос звучал возможно более нейтрально.
— Цепочку, — ответил он. — В руке у Яна Коннена. Цепочку от часов, в которой не хватало одного звена.
— Что вы с ней сделали?
— Когда Копка отвернулся, я положил ее в карман. Она была серебряная.
— Это воровство, — презрительно усмехнулся
Мгновение он колебался.
— Я отдал ее Анне. Подарок Сатаны, сказала она, и я буду вознагражден, потому что поступил правильно. И тогда она призналась мне. До того как мы прибыли, она вытащила «дьявольский коготь» из шеи мертвеца. Потом она попросила, чтобы я приносил ей все мелочи, которые найду на месте преступления. Все вещи, обнаруженные там, по ее словам, были наделены властью над жизнью и смертью…
— Если Анна была убийцей, почему она сама не брала все эти вещи? — возразил я.
— Хотела привязать меня к себе, — пробормотал Люблинский. — Сделать меня сообщником. Обещала вылечить меня. Я должен был дать клятву. Она говорила, что стоит мне кому-то открыть ее тайну, и чары перестанут действовать.
— Во второй раз вы нашли те же следы рядом с трупом?
Люблинский кивнул:
— И там был тот же крест. Следы были ее, могу поклясться, хотя в тот раз я ее не видел. Она говорила, что ее сила растет с каждым новым убийством. Я подумал, что она околдовала и профессора Канта, так как он настоял, чтобы всякий раз, когда случалось очередное убийство, на место преступления посылали именно меня. Каждый раз я ходил туда и делал зарисовки. И, находясь там, я собирал дьявольские дары для Анны.
Я нахмурился:
— О чем вы?
— У них у всех что-то было зажато в руках, сударь. У всех до одного. У тех трупов… Я все это забирал и отдавал Анне Ростовой, как послушная собачонка.
Сердце у меня бешено забилось. Уже известное предстало в новом свете.
— Что вы нашли?
— Ключи в руке у убитой женщины.
Кант, несомненно, имел в виду нечто подобное, когда говорил о какой-то уловке, которой пользовался убийца, чтобы заставить свои жертвы опуститься на колени. Список, который представил мне Люблинский, не содержал ничего ценного или просто значимого. Жертвы умирали, сжимая в руках банальные предметы, становившиеся зловещими или таинственными только в контексте убийства или колдовства. Цепочка Коннена, ключ в руках у фрау Бруннер, медная пуговица с вытисненным на ней якорем у третьей жертвы, мелкая серебряная монета на ладони у адвоката Тифферха.
— Ради нее я обчищал останки мертвецов. Я разгребал грязь для Анны Ростовой, — продолжал Люблинский. — Словно стервятник.
— И орудие преступления вы тоже ей относили?
— Нет, сударь. Должно быть, она сама его уносила. Я больше никогда не видел ее на месте преступления. Только в первый раз.
Он уставился на меня с недоумением во взгляде, словно пробудившись ото сна.
— Она убивала их, но меня это нисколько не беспокоило. Если для возрастания ее силы необходима была их смерть, я только радовался. Да поможет мне Бог!
Люблинский издал странный возглас, сдавленный всхлип, и я понял, что он смеется.
— В кармане я постоянно носил зеркало, — сказал он, и плечи его тряслись от смеха, — чтобы время от времени смотреть на свое лицо. Я ожидал, что после каждого нового убийства оно должно меняться. Она мне многое обещала, да ничего не происходило. Все оставалось по-прежнему. Я был таким же отвратительным уродом, как и раньше…
Он, несомненно, был безумен. Несчастный, потерявшийся в мире ложных надежд.
— Смешно, не правда ли? — спросил Люблинский с внезапной горячностью, резко повернув голову в мою сторону. — Эта женщина держала в страхе целый город, командовала королем. Никто бы не обратил на нее особого внимания, если бы Природа не выделила ее. Мы с ней одного поля ягоды. Я с лицом, обезображенным оспой. Ее серебряные волосы. Яркие пылающие глаза. Я желал ее. Даже после того, как она всадила иглу мне в глаз… — В его единственном глазу читалась презрительная насмешка. — Ожидали ли вы найти разгадку тайны в двух таких чудовищах, герр Стиффениис?
И вдруг я понял, что в его тоне слышна претензия на всемогущество. Люблинский гордился содеянным. Казалось, он считал, что они с Анной Ростовой держали Кенигсберг в руках. И он был прав. Они играли с властями, с полицией, с королем. Они обманули даже самого профессора Канта. И меня. Гнев излился из меня горячим потоком, словно вода из гренландского гейзера. Я не чувствовал к нему ни малейшей жалости, а только желание причинить ему боль, отплатить ему за его наглость.
— Вы расквитались с Анной Ростовой прошлой ночью. Вы убедили себя в том, что она убийца. — Я пытался совладать с собой, держать голос под контролем, и потому, прежде чем продолжить, перевел дыхание и сделал паузу. — Вы ошибались, Люблинский. Ошибались! А теперь говорите, каким образом вам удалось выйти отсюда.
Он не удостоил меня ответом. Вместо этого, подобно жуткой пародии на Нарцисса, он повернул голову к зимнему пейзажу за окном и уставился на свое отражение в стекле.
— Как вы выбрались? Через окно? Вы ведь практически один здесь. — Я кивнул в сторону человека с ампутированной ногой. — Вашего единственного соседа мучает слишком сильная боль, чтобы он мог обращать внимание на вас. Кроме того, ему явно дают какое-то снотворное. Но месть — самое сильное обезболивающее, а ноги-то у вас вполне здоровы, солдат.
— Она будет счастлива с дьяволом, которого боготворила, — произнес Люблинский с глухой ненавистью в голосе.
— Она не убийца, — холодно произнес я. — Вы слышите меня? Всех тех людей убила не она.
— Я знаю то, что я знаю, — злобно прохрипел он.
Я покачал головой:
— Следы, которые вы нашли рядом с трупами, принадлежали не Анне Ростовой. Она играла с вами, снова и снова обводила вас вокруг пальца. Она заставляла вас поверить в собственные выдумки. И выкачивала из вас деньги. Проше говоря, она надула вас, как обычного простофилю…