Кризис античной культуры
Шрифт:
Но едино только верховное благо. Душа, проникая во множество тел, с одной стороны, остается единой, с другой — делится. В этом единстве противоположностей — неделимой основы и ее разделенности в реально существующем мире — закономерном и необходимом, заключены все противоречия земного бытия. С одной стороны, множественность, разделенность порождает неудовлетворенность, стремление к тому, что нужно для восстановления полноты, законченности, которой лишено отдельное. От сюда желания, страсти, вражда, аффекты, которые, однако, не могут задеть душу, не могут ее загрязнить вследствие контактов с телом, как не может загрязнить золотой слиток налипшая на нем земля. С другой стороны, единство всех душ и мировой души дает возможность человеку через соприкосновение с мировой душой подняться выше разделенности, к разуму и к тому единому, что стоит за ним.
Для Плотина весь этот духовный мир не противостоит миру видимому, не отделен от него, а проникает в него, присутствует в нем и в первую очередь присутствует в человеке. В самом себе и только в самом себе человек должен искать путь приобщения к верховному благу, слиянию с ним, что дает высшее счастье. Кто достиг его, не может стать снова несчастным, ибо счастье не измеряется временем. Слияние
Вместе с тем в отличие от гностиков Плотин не только не отрицает «гражданские добродетели», но считает их необходимой ступенью для овладения высшими добродетелями, присущими истинному философу, способному, «поднявшись через тучи и грязь земного мира», созерцать истинный свет. Как стоики, он неоднократно сравнивает космос с хором или войском, где каждому отведено его место, его роль, и покидать свой пост человек не должен. Он с презрением говорит о тех, кто ропщет на судьбу, не пытаясь ее улучшить. Если государством правят злые, замечает он, то в этом виноваты те, кто их терпит; незачем укорять богов в своих несчастьях, ведь боги помогают не тому воину, который молится, а тому, кто мужественно бьется.
С этим призывом к активности, несколько противоречащим его общим установкам, Плотин связывает и проблему свободной воли и предопределения. Хотя все совершается по единому, предустановленному плану, заключающему в себе и добро, и зло, человек имеет и свободную волю, и отвечает за содеянное им зло. Он не должен ссылаться при этом на влияние звезд и т. п. Хотя благодаря всеобщей взаимосвязи по расположению небесных светил можно судить о земных событиях, звезды и управляющие ими боги чисты и светлы и не могут внушать людям дурных поступков. Дурное внушается живущим в душе каждого демоном, но демона душа выбирает сама. Эти демоны, причастные и духовному миру и материи, помогают мировой душе, но от материи к ним переходит вечная неудовлетворенность, вечное стремление к чему-то, что вызывает смешение понятий о добре и зле, предпочтение частного общему. Если душа слишком отягощена телесным, она после смерти тела не может подняться от земли, вселяется в новые, низшие тела. Душа чистая, легкая, проходит небесные сферы, сливается со своей первопричиной и или остается там в блаженном созерцании всего того света, который был затемнен для нее пребыванием в теле, или получает новое тело, отличное от земного, эфирное, становясь демоном, либо одним из богов подлунного мира, связанных с богами мира высшего, как блеск связан со звездой, или, наконец, снова становится человеком. Воплощаясь, она выбирает и своего демона, но судьба человека определяется не только им и его поступками в данной жизни, а всеми прошлыми воплощениями. Однако в противоположность гностикам, признававшим некую изначальную свою богоизбранность, отличающую их от «людей плоти», Плотин считал, что до мудрости и «истинного бытия» может подняться каждый человек. Но тех, кто к такой цели не стремится, он называл «чернью», предназначенной лишь для того, чтобы удовлетворять потребности «лучших».
Как мы видим, в учении Плотина, хотя и ему присуще многое из того, что, порожденное кризисом античного миросозерцания, было присуще и другим, современным ему учениям, все же присутствует стремление спасти на несколько новой основе кое-что из наиболее характерных для этого миросозерцания особенностей. Обосновывая положение о гармоничности и единстве космоса, он имеет в виду и следующий отсюда вывод о соотношении целого и части, или, что то же самое, о долге человека перед обществом. На первый взгляд Плотин представляется большим индивидуалистом, чем стоики. Он как будто дальше идет в призыве к самоуглублению, отходу от реальности, видя главную цель в индивидуальном слиянии с верховным благом. Однако он не только признает долг человека служить людям, но и основа его учения по существу менее индивидуалистична, чем у стоиков. Учение Плотина зиждется не на личном, хотя бы и санкционированном законами природы суждении, а на перассуждающем слиянии с той всепроникающей первоосновой, которая делает космос и общество единым целым, т. е. на растворении единого во всеобщем, индивидуального в коллективном. Если Секст Эмпирик пытался добиться этой цели, призывая отказаться от бесплодных умствований и начать вести жизнь простого трудящегося человека, то Плотин шел к этой цели, поставив над разумом нечто высшее, способное преодолеть то отчуждение, которое бесплодная наука стоиков преодолеть не смогла.
Но те коллективы, и в первую очередь город, гражданскую, общину, в которой только и могло быть жизнеспособным мировоззрение античного человека и в котором он сам мог развиваться как личность, уже нельзя было спасти. Кроме того, система Плотина была слишком идеалистична, слишком абстрактна, чтобы сколько-нибудь широко распространиться и ответить на духовные запросы масс. Когда Галлиен был убит в войне с восставшим против него начальником конницы, ученики Плотина разбрелись по миру, и в дальнейшем в неоплатонизме все более стали преобладать элементы магии, демонологии, крайний пессимизм, призыв к бегству от мира и налагаемых им обязанностей, пассивность, словом, то, против чего, хотя и не вполне последовательно, пытался бороться Плотин.
Ориентация на идеальный, противоположный земному мир, на углубление в собственную душу в поисках обусловливаемого не разумом, а интуицией, экстазом соединения с этим миром, взгляд на материю, на телесное, как на источник зла и порока, сказались также на отношении к искусству. Ритор и писатель конца II — начала III в. Филострат писал, что не реальность, а только фантазия может быть движущей силой искусства, так как она свободна, всеобъемлюща и безошибочно проникает в суть вещей.
Плотин возражал тем, кто видит красоту в соразмерности и симметрии, поскольку такая
101
101 См.: Плотин. Эннеада I, кп. 6. О прекрасном. — В кн. «Античные мыслители об искусстве». М., 1938.
102
102 См.: А. И. Вощинина. Очерк истории древнеримского искусства. Л., 1947;В. Д. Блаватский. Архитектура Древнего Рима. М., 1938.
Если статуи императоров I–II вв., хотя и носившие на себе печать известной идеализации, все же отличались портретным сходством, передавали образы живых людей, то императорские статуи поздней империи — это колоссальные фигуры с застывшими, страшными в нечеловеческом величии лицами. Они подобны тем панегирикам в стихах и прозе, которые в это же время стало принято посвящать императорам, — нагромождение вычурной лести, вымученное благоговение, маскирующие страх и, возможно, тайную ненависть. И в портретах частных лиц реализм также постепенно вытесняется идеализмом, эстетические теории Горация и Цицерона теорией Плотина. Стремление передать сходство с оригиналом в портрете отступает на задний план, главным становится стремление создать некий обобщающий образ, передать некую внутреннюю идею, воплотить душу, для которой тело лишь временная, враждебная ей оболочка. Особенно ярко эта тенденция проявилась в эволюции так называемого фаюмского портрета [103] . Но она характерна для всего позднего античного искусства. В храмах раскопанного в сирийской пустыне города Дура-Европоса в изображениях богов, жрецов, молящихся отсутствуют уже всякие признаки реализма. Застывшие, не связанные с движением тела складки одежды, неподвижные, схематичные фигуры, лишенные индивидуальности лица, на которых кажутся живыми только огромные, глубоко посаженные, проницательные глаза фанатиков. Даже в бытовых сценах на надгробиях, на мозаиках больших вилл заметны те же черты.
103
103 См.: А. С. Стрелков. Фаюмский портрет. Исследование и описания памятников. М., 1936.
Новые черты появляются и в образе «положительного героя» тех времен [104] . В конце II — начале III в. упоминавшийся уже Филострат написал роман о неком Аполлонии Тианском [105] , философе-пифагорейце, жившем во второй половине I в. Сведений об Аполлонии до нас почти не дошло, неизвестно также откуда почерпнул материал для своего романа Филострат. Но как бы там ни было, его целью являлось изображение и жизнеописание не реального лица, а идеального мудреца, примера для подражания, учителя, познавшего высокие истины. По Филострату, Аполлоний происходил из знатной, уважаемой в своем городе семьи, сам с ранних лет отличался удивительной красотой и способностями, почитал богов, был привержен к философии, избрав пифагорейство. Став образованным философом, он много странствовал, посетил Индию и Эфиопию, где познакомился с учениями тамошних мудрецов — брахманов в Индии и гимнософистов в Эфиопии. Возвратившись в империю, он переходил из одного греческого города в другой, учил магистратов и народ, как следует жить в мире, согласии и справедливости, чтить богов и особенно солнце — видимый образ творца и движущей силы космоса, единого живого организма. Не будучи чародеем, но умея проникать в сущность всех вещей, в их взаимосвязь, он совершил много чудесного: например в одном городе изгнал демона чумы, в другом месте, будучи приглашенным на свадьбу, изобличил в невесте злого духа — эмпузу, которая намеревалась, оставшись наедине с новобрачным, выпить его кровь.
104
104 См.: «Памятники позднеантичной научно-художественной литературы II–V веков». М., 1964.
105
105 См.: Филострат. Жизнеописание Аполлония Тианского. — В кн. «Поздняя греческая проза». М., 1960.
Несколько раз Аполлоний посетил Рим. С императором Веспасианом он был в дружеских отношениях и рассказывал ему, как наилучшим образом править государством. В правлении Нерона и Домициана, когда философы подвергались преследованиям и Аполлонию советовали бежать из Рима, он отвечал, что истинный философ не боится тирана, хотя тиран хуже любого дикого зверя. Но бог, давший тирану свойство внушать страх, дал ему способность не испытывать страха. Домициан заключил Аполлония в тюрьму, где тот утешал и поучал других узников и откуда написал Домициану письмо, обличая его поведение. Исчезнув чудесным образом из тюрьмы Домициана, Аполлонии помогал тем, кто боролся против императора, так как борьбу против тирана считал оправданной и справедливой. Находясь в Греции во время убийства Домициана, он, предугадав то, что должно было случиться, сообщил об этом народу. Некоторые, по словам Филострата, верили, что Аполлоний был взят живым на небо из храма Зевса на Крите и продолжал являться людям, свидетельствовать и учить о бессмертии души. В Тиане ему был посвящен храм. Император Аврелиан, по сообщению его биографа, взяв во время войны с Пальмирским царством Тиану, пощадил ее в память Аполлония.