Крокодил
Шрифт:
— Поосторожнее ходи ночью в этой черной одежде, — напомнила тетя Суаэа.
— Да, тетя, ты права. Я, когда к вам шел, едва не налетел на девушку. Кто она, не разглядел — мокрая и блестящая, от нее даже отражался свет очага из соседней хижины. Чуть не выколола веслами мне глаза.
Тетя Суаэа пододвинула к себе поближе свою веревочную сумку —там, внутри, был мешочек для бетеля.
— Я о другом, — сказала она, — смотри, как бы на тебя кипятком не плеснули.
— Ты права. — И он кивнул, показывая, что с ней согласен. — Меня и так чуть было не окатили грязной водой с рыбными очистками.
Людей из Порт-Морсби стало прибывать больше. Было видно, до чего они голодные и усталые: животы втянуты, губы черные, как уголь. Многие ступали так, будто между ног у
Когда на другой день Хоири с отцом пришли к Лаваи Опу, тот выглядел уже много лучше, чем накануне. Пытаясь ответить на приветствия, он несколько раз будто судорожно глотал что-то, но только чуть слышный звук раздавался у него в горле. Хоири стоял, опустив голову, а двое старших обнялись и плакали слезами радости: ведь столько лет были они в разлуке и вот наконец довелось увидеться снова.
— Вы бы посмотрели на него вчера, — сказала жена Лаваи, приглашая Хоири и его отца сесть на циновку. — Вид был такой, как будто он только что поднялся из гроба.
Лаваи с головы до ног окинул Хоири взглядом и кивнул. Хоири взял его за костлявую руку и, наклонившись, потерся с Лаваи носами. Он вспомнил, как радушно Лаваи встретил его, когда они с отцом были в Порт-Морсби. Из глаз Хоири потекли слезы.
— Твое счастье, что ты не остался работать в Порт-Морсби, — сказал Лаваи, повернувшись к Севесе. — Того Порт-Морсби, который видели ты и твой сынок, больше нет, за одну ночь он стал другим. Мне еще повезло, что я не взял туда с собой жену и детей, — один бог знает, что бы я с ними делал. Мы, темнокожие, работали себе и работали, как будто все в порядке и ничего особенного не происходит. Пока на город не сбросили ту штуку, почти никто из нас ничего необычного в поведении белых людей не замечал. Хозяин у меня был хороший. Ни жены, ни детей у него не было. Как-то я спросил его, почему другие белые люди отправляют своих жен и детей на больших кораблях прочь из города. «Идет беда», — ответил он мне. Однажды вечером я подал ему ужин, и он мне сказал: над городом пролетят самолеты и сбросят что-то такое, что взорвется и убьет людей. Он сказал мне, чтобы я уходил из Порт-Морсби. Но я уйти не мог, потому что Лево был еще в тюрьме в Коки.
— А ты узнал у своего таубады, почему придет в Порт-Морсби эта беда? — спросил Севесе.
— Да, узнал: он сказал мне, что началась большая война между белыми людьми и желтыми из страны, которая называется Япония. Но я все равно тогда еще не понимал, как близка беда. На другой день рано утром мы услышали страшный звук: бах! Он был во много раз громче самого сильного грома, какой я слышал за свою жизнь. Потом нам сказали, что прилетел самолет и сбросил это на Лоз-Роуд. Я, как все, побежал туда посмотреть. Ну и страшно же там было, братцы! Некоторые большие дома развалились, хотя стены были прочные, какие всегда бывают в домах у белых людей. Нам говорили, что убило одного белого человека, а когда я прибежал туда, то увидел на мостовой еще и двух мертвых людей хула. Они были разорваны на куски и лежали в луже крови. В толпе я увидел нескольких людей керема, и мы с ними решили сразу уйти из Порт-Морсби. Мы побежали на пристань, но ни одно судно в Мовеаве не плыло, и мы решили отправиться пешком. Пошли сотни людей — мекео, керема, даже кивая, которые живут дальше к западу. В этой толпе я увидел вдруг Лево, и он мне рассказал: когда эта беда случилась, надзиратели разбежались и тогда из тюрьмы убежали все заключенные. Дорога сюда из Порт- Морсби оказалась такая тяжелая, что и рассказать невозможно, и несколько человек не дошли — умерли от голода.
Шли недели, и в селении теперь уже только и говорили что о войне между желтыми
и белыми людьми. До чего глупо: белые люди и желтые, чтобы драться друг с другом,
приехали в Папуа! Но почему они воюют, толком никто не знал.
Севесе сидел на площадке дома для мужчин и лениво жевал бетель. Взгляд его был
устремлен к тучам на западе;
— Ты спишь, Хоири? — спросил Севесе, дотрагиваясь до сына (Хоири лежал на расстоянии вытянутой руки от него). — Послушай-ка лучше, что скажет член совета,— свисток только что просвистел.
— Вы, добрые жители нашего большого селения! — прокричал во весь голос член совета. — Последние недели вы все говорите о том, что происходит в Порт-Морсби. Многие из вас испугались и не делают того, что должны. Администрация очень сердится на вас за ваши поступки. Сегодня белый начальник отдал очень строгий приказ: больше не говорить о том, что случилось в Порт-Морсби! Любого, кто об этом будет говорить, посадят в тюрьму на шесть месяцев.
Когда голос члена совета замер в отдалении, Севесе сказал:
— О том, .что мы слышали от Лаваи, помалкивай. Раз администрацию эти разговоры так сердят, значит, и вправду началась война. Но уж тогда чем болтать, а потом таскать параши в тюрьме, лучше готовить для себя убежище. Надо починить нашу старую хижину на кладбище, тогда вся семья сможет туда перебраться. Хижина стоит в стороне от селения, под деревьями, увидеть ее с самолета трудно. В тех местах, где находятся администрация или миссии, уже красят железные крыши в зеленый цвет.
— Какой смысл теперь работать на огородах, делать лодки?—услышал Хоири у себя за спиной. Это был голос Меравеки, его двоюродного брата. — Все равно скоро мы все погибнем, так зачем стараться?
— От кого ты это слышал? — спросил, помрачнев, Хоири.
— Да все говорят! И поступают так. Ты только посмотри, солнце уже# прошло по небу половину пути, а в селении полно народу, будто сегодня воскресенье!
Хоири посмотрел, куда показывал двоюродный брат, и кивнул в знак согласия.
— А я слышал, — заговорил он, — будто японцы идут, чтобы нам помочь. Жить станет легче. Товары, которые привозят на кораблях, будут доставаться нам, и мы станем жить, как белые люди, а белые люди станут на нас работать, и называть ублюдками будут не они нас, а мы их. Они будут стирать нам трусы и будут надрываться, работать на нас за десять шиллингов в месяц. Правда, хорошо было бы?
Меравека схватил двоюродного брата за плечи:
— Постой! Слышишь жужжанье?
— Слышу. Наверно, под какой-нибудь из хижин гнездо шмелей.
Оба замолчали и прислушались, пытаясь понять, что это за звук и откуда он доносится, но ни того, ни другого понять так и не смогли. Гул человеческих голосов в селении становился все громче; жужжанье между тем то усиливалось, то слабело.
— А знаешь что?.. Ведь это моторная лодка миссионеров! —сказал Хоири и расхохотался.
— Не может быть. Если бы это поднималась по реке лодка, звук шел бы с севера, дрожала бы земля. А сейчас ничего этого нет, и звук совсем с другой стороны.
Улыбка исчезла с липа Хоири так же быстро, как появилась. Люди уже не просто разговаривали, говор перешел в крик и вопли — это отцы и матери носились как безумные, разыскивая своих детей. Собаки тоже почуяли неладное и теперь жалобно выли.
— Да вон они!— начали кричать люди, и вот уже множество пальцев показывало на небо.— Самолеты, военные... австралийские, японские... один, два... шесть... десять... они будут бросать на нас бомбы!
Люди кинулись кто куда — на север, юг, на восток и запад. Матери бежали, прижимая маленьких детей к груди, остальные дети, цепляясь за их юбки, семенили рядом. Многие дети постарше искали родителей. Было видно, как от хижин удаляется на человечьих ногах домашний скарб — это шли нагруженные самыми ценными вещами мужчины. Престарелые, брызгая слюной и кашляя, заклинали своих детей нести их поосторожней, но некоторые из стариков уходить отказывались наотрез.