Кроме пейзажа. Американские рассказы (сборник)

Ярмолинец Вадим

– Лёня, ты что, охренел?

– Я не понял, Региночка, – Циклоп склонил голову набок и свел два выпуклых глаза в один.

– Объясни мне: зачем ты делаешь из молодых ничтожеств героев нашего времени?

– Региночка, ты не поверишь, – Циклоп развел руки в перстнях в стороны, как маленькие крылья, – но у нас в Америке – свобода печати!

– Лёня, – железным голосом сказала Регина. – У нас в Америке точно такая же свобода размещения рекламы.

Если эта статья пойдет, то реклама предстоящих гастролей Киркорова выйдет в другом издании. Если не ошибаюсь, это десять цветных страничных объявлений.

– Этот вопрос может быть рассмотрен, – сказал Циклоп, возвращая перстни на стол, – если рекламная компания Киркорова будет подкреплена рекламой депутата Мандела Гейбелса.

– Имеешь, – сказала шляпка и выплыла из кабинета.

– Моя девочка! – хлопнул в ладошки Гейбелс, когда Регина вручила ему с соответствующими объяснениями статью об оппоненте, так никогда и не попавшую в типографию. – Что я могу для тебя сделать?

– Мандэл, – сказала Регина. – Люди стареют, но людям нужен кусок хлеба.

Депутат понимающе кивнул.

– В России много старых артистов, а в Америке много их старых поклонников. Я хочу организовать им встречу.

– Но?

– Но пожилым людям нечем платить за билеты.

– В бюджете каждого дома для престарелых заложен расход на культурные мероприятия. По-моему, они платят сто долларов за выступление.

– Мандэл, за сто долларов никакой артист не станет пересекать океан.

– Сколько нужно артисту, чтобы пересечь океан?

– Если артиста оформить как психотерапевта, который в индивидуальном порядке обслужит каждого из сидящих

в зале, так мы получим сумму, которая поможет ему пересечь океан, а нам – встретить и проводить его так, чтобы у всех осталась хорошая память о его визите.

– Да, но нам нужен психотерапевт, который примет на себя чек.

– Ты не поверишь, Мандэл, но моя дочь – психотерапевт, – успокоила депутата Регина.

Когда загорелая и полная свежих сил Марина вернулась в редакцию, ее ждал удар такой силы, как если бы его нанесли шпалой. Вдобавок к сообщению о снятом очерке об Орловском она нашла статью неизвестного ей автора о Мандэле Гейбелсе. Она начиналась словами: «Небольшого роста, но ладно скроенный Мандэл посвятил свою жизнь отстаиванию интересов русскоязычной общины…»

– И для этого я приехала в Америку?! – спросила сама себя Марина и сама себе ответила: – Нет, я в Америку приехала не для этого!

Наутро Марина позвонила в офис Бейдера Хоббита и сообщила, что хочет взять у депутата интервью о нуждах малоимущих русских стариков. Секретарша попросила подождать и через минуту вернулась к трубке:

– Бейдер должен уехать на Лонг-Айленд. Он будет осматривать место для строительства нового центра для пожилых.

Марина спросила, как туда добраться, и получила детальную инструкцию.

Увидев Марину, Бейдер Хоббит потерял привычную бдительность. Она возникла перед ним в обтягивающих черных джинсах, остроносых сапогах и черной кожаной куртке, хорошо подчеркивавшей все достоинства ее сложения. Она начала с комплимента по поводу выбора места, от которого всего пять минут ходьбы до океана, и заметила, что лет через сорок сама бы не отказалась поселиться здесь.

Он скромно поблагодарил ее, осматриваясь, где бы они могли переговорить.

– Здесь прохладно. Хотите, сядем в мою машину?

– С удовольствием.

Бейдер открыл заднюю дверцу, и журналистка легко скользнула на упругую мерседесовскую кожу. Бейдер осторожно устроился рядом. Колено Марины едва касалось его ноги. От запаха ее духов сердце стало биться редко и тяжело. Он бросил взгляд на нее и тут же отвел, встретившись со взглядом ее голубых глаз.

Бейдер начал с того, как он обходит палаты и говорит «доброй ночи» каждому клиенту, потому что встреча может быть последней. Потом он завел речь об одиночестве пожилых. Потом о невыполненном долге общества перед ними. Марина делала записи в блокноте. Когда он закончил, обронила: «Вы просто ангел». Глаза ее при этом стали еще больше и еще пронзительней.

Потом она спросила, сколько стариков он принимает ежедневно. Три смены по семьдесят пять человек. Как часто они встречаются с врачами-специалистами? Раз в неделю. Сколько специалистов? Он пересчитал, вышло шесть.

– Но до того, как попасть к вам, они посещали своих врачей и, я думаю… продолжают посещать их?

– Кто отпустит больного с медикейдом? – заметил Бейдер.

– Но их личные врачи знакомы с ними и с их жалобами годами, – заметила Марина.

– Эти тоже с ними познакомятся, – уклончиво ответил Бейдер.

– Вы не дублируете услуги?

– Что плохого в том, что больной имеет возможность узнать второе мнение?

– А если они не больны?

– Кто не болен в восемьдесят пять лет?

На такой довод контрдовода у журналистки не нашлось. Перевернув несколько листиков блокнота со ссылками на статистику, она тогда поинтересовалась, почему ни в одном другом округе штата нет такого количества стариков, прикрепленных к одному дому для престарелых, как в том округе, где расположен бизнес Бейдера.

– Мы много работали в этом направлении, – сказал Бейдер не без гордости.

– Вам помог в этом депутат Гейбелс?

– Он очень помог. Он искренне озабочен положением малоимущих.

– Как следует из материалов избирательной комиссии, в его политический комитет поступили пожертвования от вас, от каждого врача, сотрудничавшего с вашим заведением, и от каждого сотрудника вашего заведения. Это могло усилить его озабоченность?

– Мы помогаем тем, кто наиболее полезен нашей общине, – сказал Бейдер.

– Из бюджета избирательной кампании Манд ела Гейбелса следует, что его политическим консультантом является Регина Антрепренер. В ходе прошлой кампании она получила за свои консультации… – Марина снова перевернула листик в своем блокноте и, поводив пальцем по записям, нашла нужную цифру, – 46 тысяч долларов.

– Какое отношение я имею к Регине Антрепренер? – промямлил Бейдер.

– Вы меня спрашиваете, какое отношение вы имеете к женщине, которая ночует под крышей вашего дома?

Бейдер поднял взгляд и встретился со взглядом Марины Потемкиной. И то ли его очевидная насмешливость, то ли деланое изумление в тоне произвели на него совершенно непредвиденный эффект. Он ощутил, как сиденье под ним стало горячим. С беспомощным ужасом он смотрел, как его собеседница быстрыми короткими вдохами потянула носом воздух, затем брови ее удивленно поднялись, потом она посмотрела на сиденье, потом, распахнув дверцу, выскочила из машины. Бейдер с изумлением обнаружил, что репортерша, держась обеими руками за живот, хохочет. Сквозь ее смех и стоны он услышал:

– А когда это буду не я, а прокурор?

Бейдер выбрался из машины и, широко расставляя ноги в мокрых брюках, сделал к ней неуклюжий шаг.

– Послушайте, я должен вам объяснить!

– Не смейте подходить ко мне! – пряча блокнот в сумку, Марина уже направлялась к своей машине.

– Я должен объяснить вам, – ковылял за ней Бейдер. – Я перенес операцию.

– Надеюсь, она прошла успешно!

– Наоборот!

Так они дошли до стоявшей в дальнем углу парковки красной «мазды», где журналистка, обернувшись к Бейдеру, крикнула:

– Прекратите идти за мной, вы, старый идиот, вашу машину сейчас угонят!

Это было невозможно, потому что ключи от зажигания находились в руке у Бейдера. На всякий случай он раскрыл ладонь и посмотрел на них – они были на месте. Он, тем не менее, обернулся и увидел как из его «Мерседеса» выбрался худощавый паренек – белый, успел отметить он, – и, подхватив под мышку портфель, оставленный на переднем сиденье, бросился наутек.

Обернувшись снова к тому месту, где только что была Марина, он увидел, как красная «мазда» выезжает с парковки на трассу.

Финальную часть этой истории я бы хотел подать в виде театральной шутки. Список действующих лиц выглядит так:

Белла Терц , утомленная ведением домашнего хозяйства дама сорока лет с серым лицом и множеством подбородков.

Майкл Терц, помощник менеджера отдела по ветеранским делам в городском пенсионном управлении. Невыразительный мужчина тридцати шести лет.

Невидимый телефонный собеседник, чья личность должна открыться зрителю неожиданно в самом конце истории.

Действие происходит в просторном доме на Лонг-Айленде. Гостиная обставлена итальянской мебелью белой полировки. Мягкая мебель обита розовой кожей. Над камином висит старинное длинноствольное ружье с красивым затвором.

Белла в спортивном костюме, который подчеркивает ее полноту. Она сидит на диване и курит. Рядом с ней газета с заголовком «Удар индюка». Это статья об их сыне Дэвиде.

Его арестовали вчера вечером. Майкл недавно вернулся. Он уже ослабил галстук, но еще не успел снять его. Оба выглядят подавленно.

Б е л л а. В чем я провинилась перед Богом, ты можешь мне сказать? Что я сделала не так?

М а й к л. Откуда я знаю? (Пожимает плечами.) Меня сейчас интересует другое: как быть с адвокатом? Если тебе не подходит тот адвокат, которого нашел я, ты должна позвонить своему папе, и пусть он найдет кого-то лучше!

Б е л л а. Почему, стоит мне только упомянуть моего папу, как ты начинаешь злиться? У папы есть связи!

М а й к л. Чтобы найти хорошего адвоката, не нужны связи – нужны деньги!

Б е л л а (делая затяжку и выпуская в потолок струю табачного дыма). Мои родители мало тебе дали?

М

а й к л. При чем здесь я, сейчас речь идет о Дэвиде!

Б е л л а. Ты боишься, что они любят его меньше тебя? (С усилием гасит сигарету о дно пепельницы.) Или они не заботятся о нем?

М а й к. В чем проявилась их забота? В том, что они начали водить восьмилетнего мальчика к психоаналитику?

Б е л л а (с возмущением). Ты же избивал его!

М а й к. О-о, не-е-ет! К большому сожалению, я так ни разу ему и не всыпал. Твоя мама всегда спасала любимого внука! Надо было уметь вызвать полицию в мой дом, после чего судья послал к психотерапевту меня, и тот полгода выяснял истоки моей агрессивности! Истоки моей агрессивности в том (звонко ударяет тыльной стороной одной ладони о раскрытую другую), что у меня нет моего дома!

Б е л л а. А кто тебе купил этот дом?

М а й к. Я помню, кто купил этот дом, но, когда его покупали, мне не сказали, что будут напоминать об этом каждый день моей жизни! (Повышая голос.) И очередное напоминание не снимает вопроса об адвокате!

Б е л л а. Если я скажу папе, что случилось, он получит инфаркт.

М а й к. Тогда давай свяжемся с тем адвокатом, которого предлагаю тебе я!

Б е л л а. А вдруг это плохой адвокат?

М а й к (нарочито спокойно). У любого адвоката бывают удачные дела и неудачные. Этого мне рекомендовали знающие люди.

Б е л л а. Что они знали, твои люди?

М а й к. Поверь мне, они знали большие неприятности.

Б е л л а (обхватывая руками голову и раскачиваясь из стороны в сторону). Если папа узнает, что я взяла адвоката без его совета, – это будет обида до конца дней.

М а й к (снова показывая, какой он терпеливый). Тогда тебе ничего не остается, как позвонить папе.

Б е л л а. У него будет инфаркт.

М а й к. Последний вариант – это позвонить маме. Она сообщит ему об этом в мягкой форме.

Б е л л а. Если мама узнает, она умрет!

М а й к. Твоя мама? Она еще нас переживет!

Б е л л а. Боже, за что ты ее так не любишь?

М а й к. Она меня любит! Они вообще меня за человека считают?! С первого дня нашей совместной жизни они хоть раз поинтересовались моим мнением? Я вообще что-то в этом доме решаю? (Раскинув руки и встряхивая ими.) Папа знает того, папа попросит этого, папа знает лучше! О-о, как бы я хотел разорвать этот порочный круг! Как я хочу иногда взять эту штуковину (делает шаг к камину и снимает со стены ружье) и сделать, как это сделал Хемингуэй!

Б е л л а. Кто это?

М а й к. Ты не знаешь!

Б е л л а. А что он сделал?

М а й к. Он выстрелил и попал.

Б е л л а. Это ружье не стреляет. Оно же декоративное.

М а й к (взяв ружье за ствол, как берут бейсбольную биту, он подходит к жене). Если ты сейчас не позвонишь своему папе, оно стрельнет.

Б е л л а (отталкивая от себя приклад). Ты же псих!

М а й к. Меня сделали психом!

Белла, глядя на него ненавидяще, берет телефонную трубку. Набрав номер, она подносит трубку к уху и ждет ответа. В зале слышны телефонные гудки. Один, два, три, четыре. Потом трубку на другом конце провода снимают, и раздается знакомый голос:

– Мандел Гейбелс слушает!

Зрители видят замерших Беллу и Майка. Свет меркнет. Занавес опускается.

2005

ЧЕМОДАНЫ – ЗА БОРТ!

Митя и Паша появились на свет с двенадцатичасовым промежутком – один утром, второй – вечером. Случай был бы достоин описания в медицинской литературе, если бы мамаша у них была одна. Но общими у них были только знак Зодиака, да еще давняя дружба, основанная на таком сходстве характеров, что порой один взглядывал на жизнь другого как в зеркало. Оба были холосты, но время от времени у них появлялись сожительницы. С большим или меньшим успехом они помогали гасить позывы плоти, но не удовлетворяли все более, с годами, неосуществимую мечту о собственном ребенке. Оба, подчиняясь праисторическому инстинкту то ли воинов, то ли землепашцев, в их случае установить это было сложно, хотели наследника. Зачем – непонятно. Кроме фамилии и бродивших по книжным полкам тараканов наследовать у них было нечего. Сами книги после их переселения этажом выше, если вы понимаете, о чем я говорю, должны были быть увязаны в аккуратные пачки и сложены в подвале под красно-белым плакатиком «Перерабатывай!» А что еще с ними делать? Со дня на день вся эта макулатура отправится следом за фотопленкой и виниловыми пластинками.

Первую в своей жизни большую дату – столетие – друзья решили отметить в «Бальтазаре». В качестве подарка Паша приобрел другу двойной виниловый альбом Элтона Джона «Прощай, дорога из желтого кирпича». Он купил его за пятнадцать баксов в «Академии» на Ист 12-й, но тут была важна не цена, а ценность в контексте личного опыта – юношеских забегов с препятствиями от милиции и дружинников, охранявших чистоту советской культуры. Сколько стоил тогда такой двойник на тенистой аллейке приморского парка им. Т. Г. Шевченко, где собирались местные дискоболы? Рублей восемьдесят или что-то в этом роде. Что равнялось без малого месячной зарплате многих. Обложка у найденного в «Академии» альбома была как новая, хотя винил в тихих местах уже потрескивал. А что вы хотите от альбома, выпущенного три с лишним десятка лет назад! Вторым подарком был сюжет, родившийся совершенно неожиданно и обещавший хорошо прозвучать за праздничным ужином. Рассказ должен был не только повеселить слушателей, но и ответить на вопрос, почему Паша пришел один. Что до Мити, то он пригласил молодую редакторшу, работавшую с переводом его статьи для московского журнала по структурной лингвистике («Сравнительный анализ коллоквиализмов в творчестве Исаака Бабеля и Семена Юшкевича») – 23-летнюю Вику Светлову. Викулю. Фамилия необыкновенно шла ей. Светловолосая, с лучистыми глазами девочка из Барнаула окончила на родине филологическое отделение местного университета, приехала в Нью-Йорк по студенческой визе и хотела здесь остаться. Остаться она могла единственным способом.

– A-а ч-чем ты говоришь! – отмахивался Митя от Паши. – Что я буду с ней делать, мне понятно, но что она будет делать со мной? Скажем, еще через пять лет? А через десять?

– Пока она не получит гражданство, а на это уйдет как раз лет десять, решение этого вопроса будет ее заботой, – отвечал Паша. – А когда она его получит, тебя это уже волновать не будет. Я не прав?

– Конечно! – соглашался Митя. – Тогда меня уже будет волновать, как отбиться от ее претензий на квартиру.

У Мити была кооперативная квартира с одной спальней в роскошном доме довоенной постройки, с высокими потолками и окнами, выходящими на Проспект-парк – самый большой в Бруклине – с озерами, ажурными беседками, мостиками над подземными переходами и поэтическими аллеями. Он был спланирован тем же Калвером Во, что и Центральный парк на Манхэттене.

– Слушай, – многозначительно поднимал брови Паша, – телятина – дороже говядины!

– Кто спорит? – соглашался Митя, который, во время работы с Викулей не раз ловил себя на том, что не без волнения рассматривает силуэт груди под легкой блузкой с цветочным узором или нежный глянец розовых губ.

После работы он приглашал ее в кафе, где брал себе бокал белого бордо, а ей – чашку травяного чая с крем-брюле. Она ела с нескрываемым удовольствием, очень по-детски, а он потом долго ворочался в прохладных простынях, пытаясь использовать воспоминание о ее внешности или голосе с еще не изжитой русской интонацией в качестве сладкой снотворной микстуры. Но, как во всякой микстуре, за сладостью скрывалась горечь, а именно мысль о том, что его 23-летняя помощница совсем не должна ночи напролет править чужие рукописи, особенно в Нью-Йорке, который, как известно, никогда не спит.