Кронштадт и Питер в 1917 году
Шрифт:
— Я сам своими собственными руками убил тридцать двух большевиков.
— Вот видите, зря мы явились; они нас убьют, — шепнул побелевший Ремнев.
— Вас отправляют в «Кресты» [121] , — предупредил вернувшийся морской офицер.
Бродяга, хваставшийся убийством большевиков, тотчас набросился на него:
— Как вы смеете разговаривать с арестованными! Какое вы имеете право? Это секрет, куда они будут отправлены. Да вы знаете, кто с вами разговаривает? Знаете, кто я такой?
121
Тюрьма в Петрограде на Арсенальной
Мне удалось узнать, что его фамилия — Балабинский.
Молодой офицер смутился и не сумел ответить негодяю в надлежащем тоне.
Наконец матросы были заменены солдатами, и уже под «сухопутной» охраной нас вывели на улицу. Здесь пришлось погрузиться в большой, наглухо закупоренный арестантский автомобиль, с высоко прорезанными, крохотными решетчатыми окошечками. Мы не видели своего пути, но вскоре почувствовали под колесами мягко закругленную спину Литейного моста. Потом остановились, и когда раскрылась дверца машины, то мы увидели себя уже в «Крестах».
Спустились сумерки. Снаружи и внутри тюрьмы загорелись электрические лампочки. В конторе солдаты сдали нас иод расписку смотрителю тюрьмы.
— Да вы не страшный, вы совсем не страшный! Судя по газетам, мы вас представляли совсем иначе… — говорил смотритель тюрьмы, веселый и жизнерадостный человек, когда ушли наши конвойные солдаты…
По пути в камеру я успел крепко ругнуть бульварно-буржуазную прессу, которая всех нас усиленно изображала зверями в человеческом облике, добавил еще несколько слов о крайней разнузданности буржуазной печати вообще, — смотритель тюрьмы сочувственно кивал головой, а надзиратель, бряцая ключами, со странной усмешкой распахнул передо мной тяжелые двери камеры.
6. ИТОГИ ИЮЛЬСКИХ ДНЕЙ
В процессе нарастания революционных событий демонстрация 3–5 июля 1917 г. имеет, несомненно, большое историческое значение. Она является промежуточным звеном между двумя другими массовыми выступлениями пролетариата: демонстрацией 20–21 апреля и Великой Октябрьской революцией. Она логически вылилась из демонстрации 20–21 апреля, но превзошла ее как более резкой, отчетливой постановкой вопросов, так и вовлечением в ряды демонстрантов гораздо более широких масс рабочего класса.
20-21 апреля, наряду с выставленным нашей партией лозунгом «Вся власть Советам!», еще встречалось требование персональных перемещений в составе министерств, выражавшееся в плакатах: «Долой Гучкова и Милюкова!» В этих наивных надписях еще чувствовались отзвуки пеизжитых, мелкобуржуазных иллюзий, внушавших наивную веру, что с переменой одного-двух лиц Временное правительство станет приемлемым для рабочих и крестьян.
К 3–5 июля углубление и обострение классовых противоречий заставило изжить эти вредные мечты, отрешиться от всяких надежд на Временное правительство. В июльской демонстрации единообразное содержание плакатов варьировалось только в пределах: «Вся власть Советам!» и «Долой министров-капиталистов!» Последнее требование, настаивавшее на обязательном устранении из состава правительства всех до одного представителей буржуазии с заменой их социалистами, представителями рабочих Советов, являлось только иной формулировкой того же самого требования. Лозунг изгнания десяти министров-капиталистов означал не смену отдельных лиц, а полный переход к новой системе управления — к Советской Республике.
Несмотря на доказанное участие анархистов, без всякого смысла стремившихся разжечь страсти, не они спровоцировали все выступление: это было не по силам такой невлиятельной группе. Июльские события произошли совершенно стихийно, без всякого побуждения извне. Рабочий класс и крестьянство в солдатских и матросских шинелях своим здоровым инстинктом чуяли, что Временное правительство губит революцию,
Преступное наступление 18 июня [122] , продиктованное хищниками международной биржи и означавшее продолжение воины за старые задачи империализма, так же как предательская политика внутри страны, лучше всяких агитаторов открыло глаза народным массам.
122
Массовые демонстрации в Петрограде 3–4 (16–17) июля 1917 г. явились выражением глубочайшего политического кризиса в стране. Провал наступления русских войск на фронте, начатого Керенским 18 июня (1 июля), новые жертвы, принесенные в угоду империалистам, рост безработицы в связи с закрытием капиталистами предприятий, растущая дороговизна и острый недостаток продовольствия — все это вызвало взрыв возмущения широких народных масс.
И, не ожидая призыва, они 3 июля по собственной инициативе хлынули на улицу.
Как отнеслась к этому партия большевиков? 2 и 3 июля она всей силой своего влияния сдерживает идущие за ней массы. Днем 3 июля ЦК сдает в печать призыв воздержаться от выступления. Но наэлектризованность рабочих масс и их напор настолько велики, а коллективная воля так знаменательно проявляет себя в самостоятельном выступлении одних частей и в сочувственном настроении других, еще не выступивших, но в любой момент готовых к выступлению, что к вечеру 4 июля партия революционного пролетариата, чутко отражающая интересы и настроения рабочих масс, решается возглавить неизбежное, неустранимое движение и, внеся в стихию сознательность, превратить его в мирную и организованную вооруженную демонстрацию.
Классовое чутье, здравый политический смысл и дальнозоркость нашей партии, тесная спаянность ее с широкими пролетарскими и полупролетарскими массами избавили ее от роковой и непоправимой ошибки, которая произошла бы, если б партия осталась в стороне от движения. Ее призывы к спокойствию не были бы услышаны. Движение, органически и стихийно возникшее на почве контрреволюционного издевательства над массами правительства Керенского и Церетели, было все равно неминуемо, но при пассивном воздержании партии большевиков оно перекатилось бы через ее голову, разбилось бы на тысячи мелких, не связанных, не координированных и не объединенных выступлений и было бы разбито по частям. Ни одна другая партия ни по своему влиянию, ни по состоянию организационного аппарата не могла в то время взять на себя руководство таким ответственным революционным выступлением.
Наша партия возложила на свои плечи эту тяжелую задачу и с честью разрешила ее. Конечно, были отдельные эксцессы, совершенно неизбежные во всяком массовом выступлении, но они быстро ликвидировались энергией членов партии. В общем, партии всецело удалось овладеть этим стихийным, помимо ее воли образовавшимся движением и влить его в русло демонстрации.
Часто приходилось слышать возражения: если предполагалось произвести лишь мирную демонстрацию, зачем нужно было брать оружие? Не лучше ли было винтовки оставить дома?
Наивный вопрос! Легко было предвидеть, что безоружная демонстрация будет встречена «по-военному». Если 4 июля Временное правительство не выпустило против манифестантов русского Кавеньяка во главе какого-нибудь казачьего полка или юнкерского отряда, так это в значительной степени потому, что мозолистые руки рабочих, матросов и солдат крепко сжимали приклады заряженных винтовок.
Временное правительство боялось вооруженного отпора, не хотело преждевременно вызвать гражданскую войну. Еще в мае Церетели, приезжавший заключать соглашение с «независимой» Кронштадтской республикой, выдуманной напуганным буржуазным воображением, хватаясь за голову, страдальчески говорил: