Крошка Доррит. Книга 1. Бедность
Шрифт:
Его комнатка помещалась в конце длинной узкой мастерской, наполненной верстаками, инструментами, шестернями, колесами, блоками, которые, когда их соединяли с паровой машиной, поднимали такой шум и грохот, точно задались самоубийственной целью растереть в порошок всё дело и раздробить на куски мастерскую. Сквозь подъемные двери в полу и потолке, сообщавшиеся с верхней и нижней мастерскими, врывались снопы света, напоминавшие Кленнэму картинку из священной истории для детей, где такие же лучи были свидетелями убийства Авеля. [65] Контора была настолько удалена от мастерских, что шум доносился до нее только в виде глухого жужжанья, которое
65
Авель — по библейскому мифу сын Адама и Евы, убитый из зависти своим братом Каином.
Однажды, подняв таким образом глаза, он заметил женскую шляпку, взбиравшуюся по лестнице. За этим необычайным явлением показалась другая шляпка. Вскоре он убедился, что первая находилась на голове тетки мистера Финчинга, а вторая — на голове Флоры, которая, по-видимому, с большим трудом подталкивала свое наследство по крутой лестнице.
Артур, хотя и не особенно восхищенный при виде этих посетительниц, выскочил из конторы и помог им пробраться по мастерской, — это было тем более кстати, что тетка мистера Финчинга уже споткнулась о какой-то механизм и угрожала паровой машине своим окаменелым ридикюлем.
— Господи, Артур… мне следовало сказать — мистер Кленнэм, гораздо приличнее… мы насилу добрались сюда, и я просто не понимаю, как мы спустимся обратно без спасательной лестницы, тетка мистера Финчинга всё время скользит и переломает все, а вы думаете только о ваших машинах и литье, и ничего нам не сказали.
Флора выпалила это, задыхаясь. Тем временем тетка мистера Финчинга потирала зонтиком свои почтенные лодыжки и бросала кругом мстительные взоры.
— Как это нелюбезно ни разу не зайти к нам с того дня, хотя, конечно, в нашем доме нет ничего привлекательного для вас, и вы были в гораздо более приятном обществе; хотелось бы мне знать, хороша ли она и черные у нее глаза или голубые, хотя я не сомневаюсь, что она представляет полнейший контраст со мной; мне очень хорошо известно, как я подурнела, и понятно, что вы преданы ей; ах, не обращайте внимания на мои слова, Артур, я сама не знаю, что говорю.
Тем временем он придвинул к ним два стула, стоявших в конторе. Опустившись на свой, Флора подарила его своим прежним взглядом.
— Подумать только, Дойс и Кленнэм, — продолжала Флора, — кто такой этот Дойс, — без сомнения, восхитительный человек, быть может женатый, и, может быть, у него есть дочь, — правда, есть? Тогда всё объясняется, понятно, почему вы вступили с ним в компанию, не говорите ни слова, я знаю, что но вправе заводить речь о золотых цепях, которые когда-то были выкованы, а теперь разбиты.
Флора нежно дотронулась до его руки и снова подарила его прежним взглядом.
— Дорогой Артур… сила привычки, мистер Кленнэм — гораздо деликатнее и более подходит к существующим обстоятельствам… я должна извиниться за это вторжение, но я думала, что память о прежних временах, давно минувших и невозвратимых, дает мне право явиться с теткой мистера Финчинга поздравить вас и пожелать вам всего лучшего. Здесь гораздо лучше, чем в Китае, и гораздо ближе, хотя и несколько выше.
— Я очень рад видеть вас, — сказал Кленнэм, — и душевно благодарен вам, Флора,
— Не могу сказать того же о себе, — отвечала Флора, — я бы могла двадцать раз умереть и быть похороненной, прежде чем вы вспомнили бы обо мне, но всё-таки я хочу сделать одно последнее замечание, одно последнее объяснение…
— Дорогая миссис Финчинг… — с тревогой перебил Артур.
— О, зачем это неприятное имя? Говорите — Флора!
— Флора, к чему расстраивать себя объяснениями? Уверяю вас, никаких объяснений не нужно. Я удовлетворен, совершенно удовлетворен.
Тут произошло небольшое отклонение от хода событий, благодаря тетке мистера Финчинга, изрекшей следующее неумолимое и зловещее заявление:
— На Дуврской дороге есть столбы, указывающие мили!
Она выпалила этот снаряд с такой неумолимой ненавистью ко всему роду человеческому, что Кленнэм решительно не знал, как ему защищаться, тем более, что и без того был смущен визитом этой почтенной леди, очевидно питавшей к нему крайнее отвращение. Он только растерянно глядел на нее, между тем как она сидела, пылая злобой и негодованием и устранившись куда-то в даль. Впрочем, Флора приняла ее замечание как нечто вполне уместное и громко заметила, что тетка мистера Финчинга очень остроумна. Поощренная ли комплиментом или своим пламенным негодованием, эта знаменитая женщина прибавила: «Пусть-ка он попробует», — и резким движением окаменелого ридикюля (вещь обширных размеров и ископаемого вида) дала понять, что Кленнэм — именно та злополучная личность, к которой обращен этот вызов.
— Я хотела сказать, — продолжала Флора, — что хочу сделать одно последнее замечание, хочу дать одно последнее объяснение, что я и тетка мистера Финчинга никогда бы не решились беспокоить мистера Финчинга, когда он занимался делом в деловые часы, конечно, у вас не виноторговля, но дело — всегда дело, как бы его ни называли, и деловые привычки всегда одни и те же, пример сам мистер Финчинг, который всегда надевал свои туфли, стоявшие на половике, аккуратно в шесть без десяти минут пополудни, а сапоги, стоявшие за каминной решеткой, — в восемь без десяти минут утра в хорошую и дурную погоду, который, вероятно, покажется достаточным и Артуру (мистеру Кленнэму — гораздо приличнее, даже Дойсу и Кленнэму — гораздо деловитее).
— Пожалуйста, не оправдывайтесь, — сказал Артур, — я всегда рад вам.
— Очень любезно с вашей стороны, Артур… мистер Кленнэм, — всякий раз вспоминаю, когда уже поздно, вот что значит привычка навеки минувших дней, и, как справедливо замечено, что в тиши ночной, когда сон тяготеет над человеком, нежное воспоминание озаряет человека блеском прошлого; очень любезно, но боюсь — более любезно, чем искренно, потому что вступить в компанию по машинной части и не написать ни строчки, не послать карточку папе, — не говорю — мне, потому что было время, но оно прошло, и суровая действительность… не обращайте внимания, я говорю бог знает что… это уж совсем не любезно, сами сознайтесь.
Флора, повидимому, окончательно рассталась с запятыми, ее речь была еще бессвязные и торопливее, чем в прошлый раз.
— Хотя, конечно, — тараторила она, — ничего другого и ожидать нельзя, да и нет причины ожидать, а если нет причины ожидать, то зачем и ожидать, и я вовсе не упрекаю вас или кого бы то ни было. Когда ваша мама и мой папа нанесли нам смертельный удар и разбили золотую чашу — я хочу сказать, а если не знаете, то ничего не потеряли, — когда они разбили золотую цепь, соединявшую нас, и повергли нас в пароксизмы слез, по крайней мере я чуть не задохнулась на диване; впрочем, все изменилось, и, отдавая руку мистеру Финчингу, я знала, что делаю, но ведь он был в таком отчаянии и унынии, намекал даже на реку, если только бальзам или что-то такое из аптеки и я не утешим его.