Кроссворд для Слепого
Шрифт:
— Хороший оркестр? — спросил Олег Петрович.
— Лучший, мы на прошлом «Славянском базаре» с программой выступали.
— А, — промямлил Олег Петрович, оглядывая Фиму, ощупывая его взглядом. Фима ему не понравился, он вызвал у владельца галереи брезгливое чувство. Ему даже захотелось тщательно вытереть носовым платком руку, которую пожал Фима. Но он не стал этого делать. Покупать и продавать картины было его работой, и он знал, что с потенциальным клиентом надо работать вежливо, ведь это в его интересах.
— По какому вы ко мне делу? —
— Да дело у меня вот какое… Может, мы поедем, пообедаем в какой-нибудь ресторан?
— К черту рестораны! Водка и пиво у меня дома всегда стоят. Вы с шофером, можете и выпить.
Естественно, Олегу Петровичу Чернявскому хотелось попасть в дом к Фиме, вполне могло оказаться, что он увидит что-то такое, что его заинтересует.
— А я думал, вы художник, а вы, оказывается, музыкант.
— О да, Ефим Лебединский — музыкант. Если бы жизнь сложилась по-другому, карта легла не так, как легла, я бы был очень известным человеком, хотя и так меня все знают. Без меня ни одного покойника на тот свет не отправят.
«Ефим играет преимущественно на похоронах. Что ж, какая разница, скрипач он, пианист или трубач?» — Чернявскому это было по барабану.
— Хорошо, давайте подъедем к вам, — сказал он, открывая дверцу, предлагая Ефиму сесть в машину.
Фима осмотрелся по сторонам, видит ли его кто-нибудь из знакомых. Ему еще никогда в жизни не доводилось ездить на такой роскошной тачке, даже шестисотый «мерседес» по сравнению с этим джипом мог «отдыхать». Фима забрался в салон, попытался опустить стекло, чтобы его видели, но, естественно, не разобрался, как это делается: не нашел привычной ручки. Водитель со своего места опустил тонированное стекло, и Фима высунулся чуть ли не до пояса.
Чернявский уселся впереди рядом с водителем. В салоне «вкусно» пахло, играла музыка, мягкая и тихая.
— Куда едем? — спросил водитель, обращаясь к гостю, который ему тоже не понравился.
— Сейчас прямо, затем направо, затем налево и вниз по узкой дороге.
— Сюда?
— Да, да, сюда. Поворачиваем, поворачиваем, не задерживайтесь!
Фима Лебединский то и дело высовывался из машины. В конце концов джип подъехал прямо к крыльцу небольшой деревянной хибары. В подобных заведениях Чернявскому доводилось бывать, может быть, лет двадцать или тридцать назад.
— Что это за дом? — спросил Олег Петрович.
— Это дом моих родителей. Мне предлагают квартиру в кирпичном доме в центре, но Фима Лебединский не так глуп, чтобы согласиться на однокомнатную квартиру. У меня-то здесь две комнаты, я сам себе хозяин, ни соседей, никого, могу играть на трубе, когда захочу.
С яростным лаем пронеслась стая псов. Фима, взойдя на крыльцо, схватил палку и швырнул в свору собак, метко угодив облезлому серому псу по задним лапам. Тот жалобно заскулил, закрутился на месте.
— Я тебе покажу, как гадить у меня на крыльце! Никакого спасу от этих псов! Проходите в дом.
— Останься возле машины, — бросил Чернявский
Тот бы и сам остался. Заходить в хибару у водилы не было ни малейшего желания. Еще он боялся, что, отлучись от машины, появятся какие-нибудь бомжи, хулиганы, что-нибудь открутят, искорежат, испишут, поломают. А тачка на самом деле была очень дорогой, эксклюзивной, оборудованной по персональному заказу за океаном. И цвет кузова, и цвет салона, и колонки, и компьютер — все было подобрано по спецзаказу Олега Петровича Чернявского.
— Проходите в дом. Тут у меня не прибрано, черт с ним. Какое у вас ко мне дело? — ставя на стол, застланный белой бумагой, мокрые бутылки, вопросительно взглянул на гостя Ефим Лебединский.
Олег Петрович пробормотал что-то невнятное, шаря взглядом по стенам и углам убогого жилища руководителя духового оркестра. Кроме трех старых фотографий в крашеных рамочках, ни за что взгляд не зацепился. Календарь прошлого года с полуобнаженной, присыпанной песком белозубой красоткой, был засижен мухами. Да и с фотографий уже давным-давно не вытирали пыль.
Брезгливо поджав губы, Олег Петрович Чернявский сел на табурет. Руки у Фимы дрожали, он понимал, надо выпить как можно скорее, иначе разговор с московским гостем не сложится. И он быстро свернул пробку с бутылки.
— Пиво или водочка? С чего начнем? — вопросительно взглянул Фима на Чернявского.
— Как пожелаете, Ефим. Но я лучше выпью пива.
— Вот одноразовая посуда, — Фима поставил на белую бумагу стопку пластиковых стаканчиков. Затем ножом откупорил две бутылки пива, взял скользкую бутылку водки без этикетки, та осталась плавать в ванне под досками. Блестящими от возбуждения, немного выпуклыми лягушечьими глазами он взглянул на Чернявского. Тот отрицательно покачал головой, взял со стола бутылку с пивом.
— Ну смотрите. Мое дело предложить, ваше — отказаться или согласиться, как будет угодно, как понравится. У нас все так говорят: «Делай, как тебе понравится». За встречу, за знакомство.
Стакан дрожал в пальцах музыканта. Чернявский все это видел, ему было не по себе. Он уже пожалел, что притянулся в Витебск.
«Но за десять миллионов можно поехать не только в Витебск, за такие деньги я и в Антарктиду спрыгнул бы с парашютом, на Южный полюс. А этот конченый тип, который жадно пьет водку, еще цветочки по сравнению с отморозками, которых я знаю», — делая глоток прохладного пива, рассуждал Олег Петрович.
— Так какое у вас дело? — рукавом пиджака промокнув губы, спросил Фима, глаза его весело блестели, и, судя по всему, ему стало немного легче.
— Хорошее пиво, — сказал Олег Петрович, поставив на стол бутылку. — Мой приятель у вас, Ефим, картину приобрел, женщина там в белом платье нарисована, — слово «нарисована» он сказал специально, прикидываясь простачком.
— Ага, было дело, — подтвердил Фима, наливая себе еще половину пластикового стаканчика. — Помню, хороший человек, иностранец вроде бы.