Кровь и песок
Шрифт:
Служанки вытащили из пылающего очага две сковороды, распространяющие соблазнительный запах жареной колбасы.
— Завтракать, кабальеро! — закричал Насиональ, исполнявший обязанности мажордома на ферме своего маэстро.
Посреди кухни стоял большой, покрытый скатертью стол, на столе возвышались круглые хлебы и множество бутылок. На зов Насионаля появились Потахе, Плюмитас и несколько служащих фермы — управляющий, старший пастух и другие лица, пользующиеся доверием хозяина. Пока все усаживались на двух скамьях по обе стороны стола, Гальярдо нерешительно поглядывал па донью Соль. Ей бы следовало завтракать наверху, в комнатах. Но женщина,
— Вот это хорошо,— нравоучительно произнес Плюмитас, оглядев стол.— Хозяева и слуги едят вместе, как в доброе старое время. Такое я вижу впервые.
И он сел рядом с пикадором, поставив карабин между колен.
— Подвинься-ка, парень,— сказал он, подтолкнув Потахе плечом.
Пикадор по-дружески ответил таким же толчком, и оба принялись толкать друг друга, хохоча во все горло и потешая своей грубой забавой всех сидящих за столом.
— А, проклятие! — воскликнул пикадор.— И чего ты держишь эту дрянь между колен? Направил прямо на меня; того и гляди случится несчастье!
Действительно, черное дуло карабина было повернуто в сторону пикадора.
— Да убери ты его, дьявол,— настаивал тот.— Неужели он тебе так уж нужен за едой?
— Пусть стоит. Не беспокойся,— коротко отрезал бандит и сразу помрачнел, словно не желая больше выслушивать никаких замечаний по этому поводу.
Он взял ложку, отломил большой кусок хлеба и, по правилам сельской вежливости, взглянул на остальных, чтобы убедиться, настало ли время приниматься за еду.
— Ваше здоровье, сеньоры!
Плюмитас набросился на огромное блюдо, поставленное в центре стола для него и двоих тореро. Другое такое же блюдо дымилось перед жителями фермы.
Проглотив несколько ложек, бандит, как бы устыдившись своей жадности, счел нужным объясниться:
— Со вчерашнего утра у меня ничего во рту не было, кроме хлебной корки да молока, которое мне дали пастухи. Приятного аппетита!
И он снова принялся за еду, усердно работая челюстями и только подмигивая в ответ на шутки Потахе, посмеивавшегося над его прожорливостью.
Пикадор уговаривал гостя выпить вина. Сам он, стесняясь маэстро, который запрещал ему напиваться, с тоской поглядывал па стоявшие рядом бутылки:
— Пей, Плюмитас. Сухая ложка рот дерет. Хлебни глоток.
И, прежде чем бандит последовал его приглашению, пикадор поспешно начал пить сам. Плюмитас лишь изредка, и то после долгих колебаний, прикасался к своему стакану. Он опасался вина и потерял к нему привычку. В открытом поле не всегда его найдешь. А кроме того, вино — злейший враг для человека, которому всегда нужно быть начеку и иметь ясную голову.
— Но здесь-то ты среди друзей,— настаивал пикадор.— Пойми, Плюмитас, в Севилье ты словно под покровом самой божьей матери макаренской. Никто тебя здесь не тронет... А если ненароком явятся жандармы, я встану рядом, возьму гаррочу, и от этих бродяг мокрое место останется. А хорошо бы стать лесным жителем!.. Меня туда всегда тянуло!
— Потахе! — раздался с другого конца стола предостерегающий голос Гальярдо. Он несколько опасался болтливости пикадора и его близкого соседства с бутылками.
Плюмитас выпил не много,
Беседуя с сотрапезниками, он ни на минуту не переставал следить за всем, что происходило вокруг. Он жил, ежечасно готовый к борьбе или к бегству; никогда не быть захваченным врасплох являлось для него делом чести.
После еды Потахе заставил его выпить еще один стакан, последний. Подперев рукой подбородок, Плюмитас молча уставился на дорогу, отяжелев от обильного завтрака, как удав, наевшийся до отвалу после долгого поста.
Гальярдо предложил ему гаванскую сигару.
— Спасибо, сеньор Хуан. Сам я не курю, но возьму для товарища, который тоже бродит по лесу. Ему, бедняге, курево дороже еды. С этим парнем стряслась беда, и теперь он мне помогает, если случится работа для двоих.
Он сунул сигару под блузу. При воспоминании о товарище, который в это время, наверное, бродил где-нибудь очень далеко, по его лицу пробежала вспышка какого-то свирепого веселья.
Вино расшевелило Плюмитаса. Облик его изменился; в глазах появился беспокойный металлический блеск, кривая усмешка, казалось, согнала с его толстощекого лица обычное добродушное выражение; чувствовалось, что ему хочется поговорить, похвастать своей удалью, отблагодарить за гостеприимство, поразив воображение радушных хозяев.
— Вы ничего не слыхали о том, что я проделал в прошлом месяце на дороге, ведущей в Фрехеналь? Как, в самом деле ничего не знаете? Ну так вот, вышел я с приятелем на дорогу,надо было остановить дилижанс и свести счеты с одним богачом, который хорошо меня знал. Он был из тех, кто сует свой нос повсюду и заставляет плясать под свою дудку и алькальдов, и вся520 ких важных особ, и даже полицию. Таких в газетах называют касиками. Как-то послал я ему письмо с просьбой дать мне сто дуро для крайне нужного дела, а он вместо этого написал севильскому губернатору, поднял шум в Мадриде и потребовал, чтобы меня изловили. Из-за него у меня была перестрелка с жандармами, и меня ранили в ногу. Но и этого ему было мало: он приказал посадить в тюрьму мою жену, как будто бедняжка могла знать, где скитается ее муж... Этот иуда не смел никуда носа показать из своего поместья, так он боялся Плюмитаса, да тут я сам исчез, отправился в одно из тех путешествий, о которых я вам говорил. Тогда он успокоился и поехал в Севилью по своим делам, да еще затем, чтобы снова натравить на меня власти. Ну, поджидаем мы почтовую карету, которая возвращалась из Севильи. Видим, едет. А коли нужно остановить кого-нибудь на дороге, лучше моего приятеля не сыщешь. Он говорит кучеру: стой!
Я просовываю голову и карабин в дверцу. Женщины кричат, дети ревут, мужчины хоть и молчат, но побледнели, словно воск. А я говорю пассажирам: «От вас мне ничего не надо. Успокойтесь, сеньоры, привет, кабальеро, счастливого пути. Пусть только спустится ко мне этот толстяк». И пришлось нашему дружку, который чуть не забился под бабьи юбки, выйти. Побелел он, точно из него всю кровь выпустили, и выделывает кренделя, как пьяный.
Карета уехала, и мы остались на дороге одни. «Теперь слушай: я Плюмитас и хочу дать тебе кое-что на долгую память». И дал.