Кровь и песок
Шрифт:
— Я себе представляю, что у них только дружеские отношения. Может, и было что прежде, не знаю. Люди болтают... сплетничают... рады наврать с три короба. Плюньте на них, сенья Кармен. Живите и веселитесь, это самое важное.
Но Кармен продолжала выпытывать. Что произошло на ферме? Ведь ферма — ее дом; значит, муж не только изменил, но совершил святотатство, нанес ей личное оскорбление, — вот что ее больше всего возмущало.
— Уж не считаете ли вы меня дурой, Себастьян? Я все вижу.
С тех пор как он стал встречаться с этой женщиной... не знаю, как там все было,— но я сразу поняла, что с Хуаном творится неладное. В тот день, когда он заколол в ее честь быка и вернулся домой с бриллиантовым перстнем,
Видя, что взволнованная воспоминаниями Кармен вот-вот разразится слезами, Насиональ поспешил перебить ее:
— И вы верите этим сплетням, девочка? Неужто вы не понимаете, что все это клевета? Люди желают вам зла из зависти.
— Нет, я Хуана знаю. Вы думаете, он впервые изменяет мне?
Он таков, как есть, и другим не станет. Проклятое ремесло, оно сводит мужчин с ума. Уже через два года, как мы поженились, он завел шашни с девушкой, которая торговала мясом на рынке.
Сколько я натерпелась, узнав об этом. Но ни словом не обмолвилась, и он до сих пор воображает, будто я ничего не знаю. А потом сколько их еще было! Танцовщицы из кафе, девки, что шатаются по харчевням, и даже проститутки из публичных домов...
Всех не сосчитать, а я молчала, лишь бы сохранить мир в доме.
Но теперешняя не то что другие. Хуан помешался на ней, ну, ровно одурел; я знаю, он идет на тысячу подлостей, лишь бы эта женщина .не выставила его за дверь, вспомнив, что она важная сеньора и ей не пристало путаться с тореро... Сейчас она уехала.
Вы не знали? Да, уехала, ей, видите ли, наскучила Севилья. Мне ведь всё рассказывают. Она уехала, даже не попрощавшись с Хуаном, а когда тот явился к ней на следующий день, дверь оказалась запертой. И вот он бродит уныло, как больной конь, идет с друзьями, а лицо у него как у покойника, и пьет, чтобы разогнать тоску, а домой возвращается, словно побитый. Он не может забыть ее. Видите ли, он гордился любовью женщины из высшего света, а теперь, когда она его бросила, чувствует себя униженным. Ах, как он мне противен! Он мне больше не муж, у нас не осталось ничего общего. Лишь изредка перекинемся мы словом, да и то враждебным. Мы словно чужие. Я сплю одна наверху, он — внизу, в комнате рядом с патио. И — клянусь! — мы больше никогда не будем вместе. Раньше я ему все прощала, смотрела на его похождения как на неизбежное зло проклятого ремесла; все тореро считают себя неотразимыми... Но теперь я и взглянуть на него не хочу, так он мне противен.
Глаза Кармен пылали ненавистью, голос звучал твердо.
— Ах, эта женщина! Что она сделала с ним! Он стал неузнаваем. Теперь он признает только общество богатых сеньоров, а жители нашего предместья и бедняки Севильи, старые друзья, которые так поддерживали его вначале, жалуются на невнимание и в один прекрасный день со злости устроят ему на арене скандал. Деньги рекой текут к нам в дом, их и не сосчитать. Хуан сам не знает, сколько у него. Но я все вижу. В угоду своим новым друзьям он крупно играет и много проигрывает, и вот деньги входят в одну дверь, а выходят в другую. Я молчу; ведь зарабатывает деньги он. Но мне пришлось занять у дона Хосе на расходы по ферме, а оливковые рощи куплены в этом году тоже в долг.
Почти все, что он заработает в нынешнем сезоне, уйдет на уплату долгов. А если стрясется беда? Если ему придется бросить свое ремесло, как это сделали другие? Он и меня хотел переделать на свой лад. Возвращаясь от своей доньи Соль, этого дьявола в
И вот он заставил меня носить эти шляпки из Мадрида, хотя они мне вовсе не к лицу и я похожа в них на обезьяну, танцующую под шарманку. И это вместо нашей чудесной мантильи! И наконец, он завел эту дьявольскую машину, автомобиль, в котором я еду, дрожа от страха и задыхаясь от вони. Дай ему волю, он, пожалуй, и маме нацепит на голову шляпу с петушиными перьями.
Из пустого тщеславия он хочет, чтобы мы походили на ту, о которой он все время мечтает; он нас стыдится.
Бандерильеро возмутился. Ну, уж это неправда. У Хуана доброе сердце, и если он что делает, так только из любви к семье, желая доставить ей все удобства и роскошь.
— Так или иначе, сенья Кармен, а кое-что можно ему и простить. Ведь женщины просто умирают от зависти к вам. Это не шутки быть женой самого отважного тореро, получать горы золота, жить в таком замечательном доме и быть полновластной хозяйкой всего добра — ведь маэстро ни в чем у вас отчета не спрашивает.
Глаза Кармен наполнились слезами, и она поспешно вытерла их платком.
— Лучше быть женой сапожника! Сколько раз я думала об этом. Ах, зачем не остался Хуан в учениках, вместо того чтобы заняться этими проклятыми быками! Я была бы куда счастливее, если бы, накинув дешевую мантилью, носила бы ему обед в мастерскую под лестницей, где работал его отец. Не было бы этих бесстыдниц, которые вешаются ему на шею, он был бы только моим; мы жили бы скудно, но по воскресеньям, нарядившись, ходили бы с ним в таверну. А сколько страха надо вытерпеть из-за проклятых коррид! Это не жизнь, а мука! Да, денег у нас много, но верьте мне, Себастьян, для меня эти деньги — сущая отрава, и чем больше их в доме, тем сильнее я мучаюсь. К чему мне шляпы, к чему вся эта роскошь?.. Люди воображают, что я плаваю в блаженстве, и завидуют мне, а я с завистью гляжу на бедно одетых женщин, у которых в доме нужда, но зато на руках ребенок, и когда им приходится туго, они глянут на малыша, рассмеются и позабудут все свои горести. Да, дети! Вот в чем беда! Будь у нас хоть один ребенок!.. Вернувшись домой, Хуан глядел бы не нагляделся на ребенка, на своего собственного ребенка... Племянники — это не то...
Кармен плакала, слезы неудержимо лились из-под платка по воспаленным, покрасневшим щекам. Это было горе бесплодной женщины, завидующей счастливой участи матерей; отчаяние жены, которая, теряя мужа, пытается чем-то объяснить его охлаждение, но в глубине души уверена, что причина лежит в ее бесплодии. Ребенок связал бы их воедино!.. И Кармен, которую время убедило в несбыточности ее мечты, с завистью смотрела на своего примолкшего собеседника, которого природа щедро наделила тем, чего она так страстно желала.
Понурив голову, бандерильеро распрощался с Кармен и побрел отыскивать эспаду; он нашел его на пороге клуба Сорока пяти.
— Хуан, я виделся с твоей женой. Дома у тебя все хуже и хуже. Ты должен поговорить с ней, помириться.
— Проклятие! Черт бы побрал ее, тебя и меня вместе с вами!
Не жизнь, а каторга! Дай бог, чтобы в это воскресенье меня насмерть забодал бык! К черту такую жизнь!
Он был слегка пьян. Его тяготило враждебное молчание домашних, но еще больше страдал он — хотя никому в этом не признавался — от бегства доньи Соль, не оставившей ему в виде прощального привета даже короткой записки. Его просто выкинули на улицу,— так не поступают и со слугой. Он не знал, куда она скрылась. Маркиза не интересовали путешествия племянницы. Взбалмошная женщина! Его она тоже не предупредила об отъезде, но он и не думает беспокоиться. Она еще пришлет весточку из какой-нибудь «экзотической» страны, куда ее увлекла минутная прихоть.